Что же получается в результате?

А вот что.

Толстовские ученики не имеют души Толстого. Он не мог передать им своего сердца, своей совести, своего гения. Он передал им учение. Это учение отвергает Божественность Христа и Церковь с её таинствами, пытаясь всё заменить заповедью о любви и непротивлении злу.

Но живое чувство любви встречает на пути своего возрастания непреоборимые препятствия в злой, греховной нашей природе и в злой, греховной окружающей нас среде, представляющей из себя"собирательное зло", накапливавшееся веками.

Эти препятствия могут быть преодолены только соборными усилиями Церкви. Вот почему всякий оторвавшийся от Церкви преграждает себе путь и к заповеди о любви, понимаемой не как отвлечённое правило, а как достигнутое состояние духа, которое апостол определяет словами"совокупность совершенств". Не получая благодатного питания от церковного организма через таинства, человек остаётся одиноким со своими индивидуальными силами в борьбе против мирового и природного зла. В результате жизнь его замирает. И все призывы к"любви"неминуемо вырождаются в безумное"учение".

Громадная разница: сделать что‑нибудь, потому что любишь человека, или сделать что‑нибудь, потому что надо любить человека.

В первом случае живое чувство, во втором — "правило","долг", "догма".

Живое чувство любви никогда не ошибается. Оно всегда истинно. Его"внутренняя логика"может служить проверкой для теоретических рассуждений.

"Правило", основанное на рассудке, легко может оказаться ложью, потому что достаточно одной логической ошибки в начале, чтобы в конечных выводах уйти в совершенно противоположную сторону от истины.

Ни в чём это не сказывается с такой очевидностью, как в рассуждениях"толстовцев" о войне.

Не любя людей по–христиански, а лишь признавая учение об этой любви, они решили вопрос о войне по букве закона, по мёртвой догме, и хотя, по видимости, как будто бы отвергая войну в принципе и отказываясь от воинской повинности"по религиозным убеждениям", исполняют заповедь о любви к врагам, — по духу, по внутреннему живому смыслу христианства искажают его настолько же, насколько являются искажением живого образа человека"восковые"фигуры в музеях.

Как же христианин должен относиться к войне, решая этот вопрос по совести и духу, а не по мёртвой догме?

III

Война — великое бедствие.

И все доказывающие невозможность для христиан участвовать в войне любят говорить об её ужасах.

Выходит так:

Оправдывающие войну не понимают, как она ужасна, — если бы понимали, тогда бы не оправдывали. И всячески силятся разбудить"чёрствое сердце"рассказами о насилиях, жестокостях и"море человеческой крови"…

Трудно измерять страдания человеческие. И право, я не берусь решать, кому больнее"ужасы войны" — Гаршину, идущему на войну"убивать" 2, или какому‑нибудь сектанту, бросающему винтовку и отказывающемуся от воинской повинности"по религиозным убеждениям".

Но во всяком случае надо установить твёрдо:

— Принципиальный вопрос о допустимости или недопустимости войны для христианской совести не стоит ни в какой связи с различием в оценке"ужасов". Ужасы эти признают все — значит, и распространяться о них нечего.