Прежде всего, христианская Церковь непоколебимо верует слову сво­его Учителя, что «жизнь человека не зависит от изобилия его имения». И богатство, и бедность сами по себе не имеют никакой ценности, так как относятся лишь к области внешних условий человеческой жизни и не имеют необходимо определяющего влияния на нравственное достоинст­во человека. Но самый факт разделения людей на богатых и бедных не есть Божеский закон, и богатство не есть Божий дар человеку, но такое разделение есть результат недостатка братской любви среди людей и обиды слабейших более сильными. Поэтому богатство всегда по своей сущности является «неправедным», так как предполагает обиду ближнего в процессе его собирания и холодность, граничащую с жесто­косердием, в отношении к ближним его обладателя и охранителя. Если св. отцы и говорят, что богатство может явиться для человека даром Божиим и послужить к его спасению, так единственно лишь в смысле долга или обязанности достаточного человека делиться своим с другими и через это исполнить волю Божию, допустившую человека владеть достоянием других; но не о праве человека хранить и умножать свое богатство и поль­зоваться им для себя. Пока остается хоть один просящий и нуждающийся, до тех пор имеющий достаток в этом мире и не делящийся своим с нужда­ющимся братом не может иметь мира со своей совестью и считать себя правым перед лицом правды Божией. Поэтому, всякое богатство, пока оно не роздано нуждающимся, есть бремя на пути к спасению, бремя тяжелое и неудобоносимое, не сбросив которое трудно христианину войти в Царство Божие. Поэтому же роскошь не только непозволительна хри­стианину, но напротив, находится в прямом противоречии с его христиан­ским призванием и всегда говорит об опасном охлаждении жизни сердца человеческого, не замечающего окружающей нужды и страданий. Поэ­тому же, наконец, и бережливость является добродетелью в том един­ственном случае, если скромность в личной жизни имеет в виду помощь бедным. В противном случае, как путь сбережения и увеличения своего имущества, бережливость есть та же скупость и сребролюбие, которые в нравственной жизни являются выражением жестокосердия и по сущест­ву должны быть оцениваемы и осуждаемы наравне с хищением у ближних принадлежащего им.

Что касается бедности как недостатка необходимого в жизни, то хри­стианство видит в ней не нормальное явление, но результат того же са­мого недостатка братской любви между людьми. Но насколько каждый христианин, согласно апостольскому слову, более должен желать быть обиженным, чем обидчиком; настолько бедность в отношении к нашему делу спасения не является тяжелым бременем, будучи лишена прин­ципиально неправды и обиды ближнего. Напротив, своими характерны­ми свойствами — отсутствием заботы о тленном и скоропреходящем — она содействует совершенной свободе христианина в его стремлении к нравственному совершенствованию. И если вынужденная бедность имеет право на братскую помощь и, будучи переносима с терпением, го­ворит о высоком нравственном состоянии такого терпеливого бедняка, то бедность добровольная, как совершенное отречение от своего имуще­ства ради Христа и Его правды на земле, является одним из выражений истинно христианского совершенства и следования по стопам доброволь­но обнищавшего нас ради Господа Иисуса Христа.

Блаженнее давать, нежели принимать Деян. XX, 3-5

При раздаче милостыни и во всякой добродетели помышляй не о суровости трудов, но о сладости наград; а прежде всего, имей в виду Господа нашего Иисуса, для Которого и предпринимаешь те или другие подвиги, —

и ты легко выйдешь на подвиги и в радости проведешь все время жизни Св. Иоанн Златоуст

Нравственная жизнь христианина есть жизнь во Христе: Он — иде­ал христианского совершенства, перед лицом Которого должна протекать жизнь верующего, в непрестанном единении с Которым эта жизнь возра­стает и утверждается. Жить, подражая Христу — таков первый христиан­ский долг; преображаться в образ Христа, восходя от силы в силу — таков идеал христианской жизни. Богословие наше много говорит о подража­нии Христу Спасителю, рассуждает о долге такого подражания, о том, в чем оно должно состоять, как может христианин подражать Господу в обыденных условиях своей жизни и т. п. Вопрос о подражании Христу считается сложным и трудным в ряду других вопросов, решаемых в систе­ме христианского нравоучения. Много различных теорий высказано по этому поводу, много указано и разрешено недоумений, много порождено споров и возникло разногласий... Но есть такие черты в образе Христа Спа­сителя, относительно подражания которым не может быть разногласий, не нужны научные теории, бесполезны споры. И первое место в ряду таких черт святого и дорогого каждому облика Христа Спасителя принадлежит, бесспорно, Его милосердию. Не раз повествует Евангелие о милосердии Господа, и в этих простых, трогательных повествованиях с наибольшей полнотой выражено преобладающее настроение Господа во время Его зем­ной жизни. Не было ни одного вида человеческих страданий, не исклю­чая страданий от угрызения совести, ожесточенной грехами, на которые не отозвалось бы любящее сердце Спасителя — и как отозвалось! Если нас глубоко поражает и вызывает благоговейное преклонение Его святая молитва за врагов на кресте, то, кажется, еще более умиляет и трогает всегдашнее любовное внимание к самым обыкновенным, привычным для нашего глаза страданиям и огорчениям людей. Как жил Сам Спаситель, тому же и учил Он Своих последователей. Едва ли кто-либо из читавших Евангелие не был поражен тем, что в причте о страшном суде — самом наглядном изображении тайны будущей жизни — Сердцеведец Господь, прежде всего, видит в сердцах людей их отношение к тому горю, какое встречали они в жизни своих ближних на своем жизненном пути: если ты, как бы так говорил Господь, видел во время своей земной жизни голодного и жаждущего и не остался безучастным зрителем их страдания, но накор­мил и напоил их; если ты приютил в своем доме бесприютного странни­ка; одел лишенного одежды; посетил больного и заключенного в темнице и этим доставил ему радость и утешение, то приди ко Мне; ты — Мой последователь, ты — член Моего Царства. Нет речи здесь о героизме, самопожертвовании и высшей святости, чему также учил Господь Сво­их учеников, но указано со всей ясностью, что великое в христианской жизни выражается и в малом, в тех делах, какие всем доступны и ка­кие требуют только одного движения любящего сердца. И такова, прежде всего, милостыня, это наиболее простое и доступное проявление христи­анского милосердия. Нас не может поэтому удивлять, что и в откровен­ном, и в святоотеческом учении очень много и подробно говорится о ми­лостыне, и христиане призываются к тому, чтобы в ней проявлять свою любовь к ближним и к Самому Христу Спасителю. И благодаря такому выдающемуся месту, какое занимает долг творить милостыню в христи­анском миросозерцании, для настоящей главы нашего труда мы находим необыкновенно обильный материал в Слове Божием и в учении Церкви. Наша задача сведется, главным образом, лишь к тому, чтобы названный материал изложить в возможной раздельности частных черт и передать в соответствующих выдержках из древнеотеческих творений тот дух жи­вой любви, какой составлял душу собственно христианской милостыни и какой нашел совершенное отражение в святоотеческих наставлениях. Конечно, этот же дух дышал и еще более наглядно выражался в жизни великих христианских подвижников; но так как задачей настоящей главы является уяснение христианского учения о милостыне, то мы вовсе не предполагаем касаться истории христианской благотворительности и де­ятельности отдельных представителей христианского милосердия.

Начиная изложение откровенного учения о милостыне с книг ветхо­заветных, мы можем отметить, что в вопросе о милостыне ветхозаветное откровение оттенило в существенном все те стороны, какие с совершен­ной полнотой раскрыты в новозаветном учении. Это, конечно, потому, что милостыня есть такое элементарное выражение любви к ближнему, какое доступно было всегда сердцу верующего и независимо от определенных велений закона. Закон, правда, определял частные случаи и виды благот­ворения, так что не было совершенной свободы в деле милостыни; и в этом отношении, как и вообще, закон ничего не довел до совершенства[623]. Но закон не полагал строго определенных границ для милостыни, и в сердце верующего всегда могло найтись больше, чем заключалось в букве закона. Недоставало ветхозаветному взгляду на милостыню и той широты, какая присуща только проявлениям совершенной любви. Понятие «ближнего», которому нужно было благотворить, суживалось законом и в направле­нии национальности, и в направлении нравственной порядочности. Но все же высшее откровение богопросвещенного ветхозаветного сознания поднималось над этими отношениями, и в пророческих речах, равно как и в учительных книгах, мы встречаем такое возвышенное учение о ми­лостыне, что его без преувеличения можно назвать зарей, возвещавшей восход в Израиле истинного солнца любви.

Мы видели уже, что, по взгляду ветхозаветного нравоучения, долг творить милостыню являлся первым и неотложным, таким элементарно добрым делом, отсутствие которого говорило о совершенной неразвитости или непорочности человека. Так как в речи нашей об отношении к праву собственности были достаточно полно указаны те постановления закона, которыми определялась, так сказать, обязательная милостыня со сторо­ны богатых и вообще достаточных лиц в пользу неимущих, то теперь мы остановимся лишь на вопросах о том, имел ли долг милостыни в Ветхом Завете всеобщее значение, и какими свойствами должна была обладать истинная милостыня по ветхозаветному на нее взгляду, и какие побужде­ния по этому же взгляду лежали в основе долга творить милостыню.

На первый вопрос, о том именно, имел ли долг этот всеобщее значе­ние для ветхозаветного верующего, трудно ответить со всей определен­ностью. Скорее можно предположительно высказать суждение, что такой всеобщности не было, так как мы встречаем ограничения и в направле­нии того, кому нужно оказывать милостыню, и в направлении того, кто должен быть благотворителем. В первом случае встречаем определенное разграничение единомышленников и чужеземцев, равно как праведных и грешных. Если на «земле своей» израильтянин должен был помогать всякому обедневшему[624] и не брать с него роста и прибыли за данное в рост[625], то с иноземца мог и взыскивать долг после года прощения[626], и брать с него рост и прибыль[627]. Подобные же отношения, хотя и не законодательного ха­рактера, и в позднейшее время, мы находим в разделении лиц благочести­вых и грешных, причем не считается обязательным помогать последним. «Давай благочестивому, — советует книга Иисуса, сына Сирахова, — и не помогай грешнику. Делай добро смиренному и не давай нечестиво­му: запирай от него хлеб и не давай ему... ибо и Всевышний ненавидит грешников и нечестивым воздает отмщением. Давай доброму и не помогай грешнику»[628].

Но, несмотря на подобные ограничительные предписания, невозмож­но, сказали мы, с уверенностью утверждать, что долг милостыни не имел в Ветхом Завете всеобщего значения. Совесть верующего предстояла пе­ред лицом такой совершенной святости, чистоты и любви, что в верую­щем сердце находился живой источник правды высшей, сравнительно с правдой закона. Если Иосиф Обручник был назван «праведным» за то, что его правда была выше правды закона[629], то в известном смысле это же можно сказать и о милостыне. В то время как лицемерие книжников и фа­рисеев делало из закона преграду добру и, в частности, извратило в корне учение о милостыне[630], совесть истинно верующего видела за оградой за­кона бесконечный горизонт на пути служения к ближнему. И мы слышим в учении ветхозаветного мудреца не только указание на границу милосер­дия, но и призыв возвышаться над этими преградами. «Если голоден враг твой, накорми его хлебом; и если он жаждет, напои его водою... Господь воздаст тебе»[631]. Множество предписаний и советов подавать милостыню и вообще благотворить нуждающимся не содержит никаких указаний на ограничение лиц, которым должно благотворить[632]. Поэтому, думается, слово Христа Спасителя о помощи всякому нуждающемуся, с особенной ясностью высказанное в притче Господа о милосердном самарянине, не могло показаться слушателям призывом к нарушению закона.

Таким образом, законные ограничения долга творить милостыню в отношении лиц, требующих помощи, не имели, видимо, абсолютного значения. Точно так же не имело такого значения и то наставление вет­хозаветной мудрости, по которому нужно было творить милостыню от избытка, но не до скудости: помогай человеку по силе твоей и берегись, чтобы тебе не впасть в то же[633]. Пример вдовы из Сарепты Сидонской[634]наглядно говорит, что для нравственного сознания не было такого не­достатка, который бы делал ненужной милостыню; и, бесспорно, имело жизненное значение наставление книги Товита: когда у тебя будет много, твори из того милостыню; и когда у тебя будет мало, не бойся творить ми­лостыню и понемногу[635]. И когда величайший ветхозаветный пророк обра­тился к народу с таким призывом, чтобы имеющий две одежды дал одну неимущему, и имеющий пищу делал бы то же[636], то этот призыв полнее выражал дух закона, чем самодовольное понимание его фарисеем, давав­шим десятину бедным[637]. Вообще, если мы находим в законе указания на долг каждого давать «десятину» для бедных[638], помимо десятины в пользу левитов, то никогда в законе мы не встречаем мысли о праве ограничи­ваться такой мерой, и никогда закон не суживает возможной широты любящего сердца.

Если после сказанного о всеобщности долга милостыни по ветхозавет­ному учению, мы обратимся к исследованию его взглядов на побуждения к милостыне и на те ее свойства, какие делают ее истинной добродете­лью, то в этом случае встретим столь высокую характеристику должного настроения в лице оказывающего милостыню, что эта характеристика не­посредственно примыкает к новозаветному учению о милостыне.

В ряду побуждений к милостыне мы на первом плане всюду на про­тяжении всей истории ветхозаветного домостроительства встречаем указание на богоугодность милостыни, как такое ее свойство, кото­рое приближает милостыню к делам не-посредственного служения Богу и сообщает ей религиозное освящение. Для нас должно быть понятно основание для такого взгляда после сказанного в первой главе нашего труда. Если Господь есть верховный Владыка всего, и все, чем владеет человек, по учению ветхозаветного Откровения, принадлежит собст­венно Богу, то долг верующего — относиться к своему имуществу со­гласно с волей Божией, которая определенно ставила перед человеком требование помогать нуждающимся. Исполняя волю Божию, верующий мог считать себя в праве ожидать милости и благодеяний от Господа; напротив, не исполнив этого веления воли Божией, он (верующий) не мог не страшиться гнева Божия и не тревожиться за безопасность того, чем он владел по воле Божией. «Берегись, — заповедует пророк Мои­сей, — чтобы глаз твой не сделался немилостив к нищему брату твое­му, и ты не отказал ему; ибо он возопиет на тебя к Господу, и будет на тебе великий грех. Дай ему. ибо за то благословит тебя Господь Бог твой во всех делах твоих»[639]. Благотворение неимущему прямо называ­ется почитанием Творца[640], даванием взаймы самому Богу, Который воз­даст за благодеяния, оказываемые бедным[641], воздает даже в том случае, если получивший благодеяния не воздаст должного[642]. В книге Товита с особенной определенностью отмечена та мысль, что подаяние мило­стыни есть служение Богу и является надежным залогом на получение от Него милости. «Из имения твоего подавай милостыню, и да не жа­леет глаз твой, когда будешь творить милостыню. Ни от какого нищего не отвращай лица твоего, тогда и от тебя не отвратится лицо Божие! Когда у тебя будет много, твори из того милостыню, и когда у тебя бу­дет мало, не бойся творить милостыню и понемногу, ты запасешь себе богатое сокровище на день нужды, ибо милостыня избавляет от смерти и не попускает сойти во тьму. Милостыня есть богатый дар для всех, кто творит ее перед Всевышним»[643]. Милостыня в этой же книге постав­ляется наряду с молитвой и постом, и вообще ей усваивается великое религиозное значение. Доброе дело — молитва с постом, и милосты­ней, и справедливостью... Лучше творить милостыню, нежели собирать золото, ибо милостыня от смерти избавляет и может очищать всякий грех[644]. И такой взгляд на значение милостыни в жизни верующего на­шел выражение во многих ветхозаветных книгах. Мы уже видели рань­ше, что служение бедным являлось угождением Богу и делало челове­ка особенно достойным Его милости[645]. И насколько высокий взгляд на милостыню был присущ сознанию лучших из сынов избранного народа, видно из того, что милостыня поставляется не только рядом с молит­вой, как в отмеченном месте из книги Товита, но и наряду с жертвой и постом, причем самое священное в жизни верующих — храмовое богослужение — признается угодным Богу только при сопутствующем ему милосердном настроении сердца. «Вот пост, — говорит великий про­рок от лица Божия, — какой Я избрал... Раздели с голодным хлеб твой и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, одень его и от единокровного твоего не укрывайся... Когда отдашь голодному душу твою и напитаешь душу страдальца — тогда свет твой взойдет во тьме»[646]. Этот же великий пророк прямо противополагает внешнее богослужение — жертвоприношения и праздничные собрания — добрым делам, причем на первом месте стоят дела милосердия: научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетенного, защищайте сироту, вступайтесь за вдову[647]; и только под условием такого живого сердечного отклика на чужое горе признается нужным и богоугодным молитвенное служение Богу. И такая точка зрения обычна у пророков. Пророк Михей прямо противополагает в возвышенной и необыкновенно сильной речи дела внешнего богослуже­ния и дела милосердия, поставляя последние на несравнимую высоту[648]. А слова пророкак Осии от лица Божия (Я милости хочу, а не жертвы[649]), повторял Сам Спаситель мира, как выражение истинного духа закона[650].

И таким значением, усваиваемым милосердию вообще, а милостыне, как его первому проявлению, в частности, объясняется и то, что ми­лостыня в глазах ветхозаветных верующих имела не только высокую нравственную ценность, но и значение очистительное, подобное тому, какое усваивалось жертвам и вообще богослужебным обрядам. Не толь­ко в приведенном уже нами месте книги Товита[651] утверждается, что ми­лостыня может очищать грехи, но это же самое верование мы встречаем и у пророков. Пророк Исайя, призывая израильтян возлюбить дела мило­сердия, обещает им от лица Господа в случае обращения их к соверше­нию таких дел совершенное прощение грехов: «если будут грехи ваши, как багряное, — как снег убелю; если будут красны, как пурпур,— как волну убелю»[652]. Пророк Даниил прямо указывает в своем совете царю Навуходоносору на очистительное значение милостыни: «Царь!... Иску­пи грехи твои правдой и беззакония твои милосердием к бедным»[653]. В книге Притчей исповедуется вера, что милосердием и правдой очища­ется грех[654]; такая же вера исповедуется и в позднейшем произведении ветхозаветной мудрости: вода угасит пламя огня, и милостыня очистит грехи[655]. В этой же книге милостыня поставляется наряду с обязанностя­ми религиозного характера[656].