Они такие, эти девочки, и всякий, кто пожелает изменить жизнь в нашей стране к лучшему, должен научиться разговаривать с ними, не пытаясь их переделать в качестве предварительного условия. После того, как к Свете из Иванова пришли всероссийская слава, она пожелала плюнуть в рожу тому журналисту, который ее ославил — и он, надо отдать ему должное, признал, что с полным правом. Никому не хочется, чтобы его гнобили за несоответствие светлым идеалам и безграмотность, а в особенности не стоит проделывать такое с избирателями.

Им можно рассказывать про холокост и демократию, или про великую Россию, или про христианство. Только они вряд ли запомнят, вряд ли оценят, если не уточним: а что изменится конкретно в их жизнях? Доступно объяснить, с примерами, понятными, как клей для обоев. А не так, как делалось это, к примеру, в девяностые, когда реформаторы в лучшем случае читали с экранов лекции по макроэкономике своему отсталому и «неправильному» народу. И не так, как зачастую сегодня проповедуют «за всё хорошее», не говоря ничего конкретного и не отвечая ни на одни вопрос.

Не спрашивайте их, что они смотрели и что читали, ничего приятного для себя не услышите. Спросите лучше себя: что мы можем им предложить?

Настоящее прошлое

56. Книга и Личность

В редакцию «Нескучного сада» пришел вопрос:

«Один священник на проповеди говорил, что большинство из нас не видят в Евангелии личности Христа и тогда, если Он не становится для нас самым близким, нам трудно исполнять заповеди, трудно любить. Я крестилась 20 лет назад, все эти годы хожу в храм, причащаюсь, Евангелие читаю — но я не вижу в Евангелии живого Богочеловека — скорее какую-то схему и свод законов. Я не сомневаюсь, что Он там есть, но как его увидеть? Конечно, умом я понимаю, что тот Христос, которому я молюсь и Телом Которого причащаюсь, этот тот же Христос, о котором я читаю в Евангелии, но сердце у меня по этому поводу в недоумении. Мне кажется, что в Евангелии нет личностного портрета Христа… Как и где можно „вглядеться“ в Христа?»

Вопрос этот может показаться удивительным: как же не увидеть в Евангелии Христа, ведь всё оно, все четыре книги, о Нем и говорят с первой до последней страницы! А если задуматься — очень честный вопрос и даже закономерный. Мы все время обращаемся к Евангелию: читаем его за богослужением, цитируем к месту и не к месту, используем евангельские образы и сюжеты чуть ли не на каждом шагу. Вот на проскомидии, приготовительной части Литургии, священник кладет Агнец на дискос — и это есть образ Вифлеемского вертепа, в котором родился Младенец. «И пришедши, звезда ста верху, идеже бе отроча» — произносит священник евангельские строки, накрывая дискос золотой «звездицей».

Символизм этого действия понятен. Но видим ли мы за этим благоговением, за этими золочеными покровами и изысканными ритуалами другое: холодную ночь и городок Вифлеем, и беременную Марии с Иосифом, которым пришлось поселиться в хлеву, среди животных, потому что люди не захотели потесниться? Выходит, часто не видим. Или открываем мы книгу о чем-нибудь духовном — и находим постоянные ссылки на Евангелие. Вот и Христос подтверждает мысль автора. Но заметна ли за цитатами личность? Тоже далеко не всегда.

И даже когда мы раскрываем само Евангелие, когда пробегаем глазами по его строчкам, мы настолько уже привыкли видеть в нем сборник цитат и образов, что порой совершенно не замечаем цельного, связного текста. Ну да, вот эти слова прочитываются тогда-то, означают они то-то, всё знакомо и понятно. Только живое удивление перед Тайной ушло.

Что же делать? Борис Пастернак говорил о том, как растратил живую детскую веру и как вновь обрел ее в зрелые годы:

Ты значил все в моей судьбе. Потом пришла война, разруха, И долго-долго о Тебе Ни слуху не было, ни духу. И через много-много лет Твой голос вновь меня встревожил. Всю ночь читал я Твой завет И как от обморока ожил.

Рассвет для него (так и называется это стихотворение) — личная встреча со Христом, и происходит она над страницами Евангелия. Но ей предшествует «голос» — может быть, не глас с неба, а какой-то неясный призыв, какое-то душевное пробуждение, заставившее раскрыть давно оставленные страницы. Мы не знаем, что произошло тогда в его жизни, но мы знаем, как он ответил на призыв: раскрыл Новый Завет.

Позднее Пастернак поместил это стихотворение между двумя другими: одно рассказывало историю Рождества, второе описывало путь Христа из Вифании в Иерусалим накануне крестной смерти, когда Он подошел к смоковнице, оказавшейся бесплодной. Никакого высокого богословия, никакого особого символизма — поэт просто представил себе, как всё это происходило, и даже по какой-то прихоти перенес рассказ о Рождестве Христовом в наши края: шаркают по снегу пастухи в своих кожухах, ворчат овчарки…