Все дружно заржали.

– Ну ладно, Митрич, пошли, ты мне поможешь! Пока они там будут…

– А красивая, – сказал Митрич, идя за ним. – Полная! Волос желтый, лет двадцать пять, не больше! Прическа! Цепка! Часики!

Тучи разошлись, проглянуло солнце, и сразу стало очень жарко. Вообще лето было сухим. Дожди прошли только недавно – редкие, косые, мелкие дожди. Такие, если они пролетят где-нибудь около Москвы или Рязани, называются грибными. Но тут истомленная жаром земля принимала их жадно, раскрыто, всеми холмами и ложбинами предгорий, всеми гектарами бурых кашек и белых колокольчиков, пожухлыми листьями кустарников. Белые парашютики плавали в воздухе – отцвели одуванчики. Нежизненные нежные голубые цикории на высоких, узловатых, крепких и прямых, как веревки, стеблях выгорали и становились розовато-фарфоровыми, белыми, серыми, бесцветными. Зной дрожал, как жар над самоваром. Но вовсю заливались кузнечики. В непогодь они притихали, а в солнце выбирали самые что ни на есть сухие сожженные откосы, и все сотрясалось тогда от их стрекота, он был так убийственно ровен, что Зыбину казалось – не просто тишина, а мертвое безмолвие окружало его все эти месяцы. Но сейчас все вокруг было опять полно осколков – мелких, остро ранящих. Трава пела, стонала, стрекотала. Зыбин различал даже отдельные голоса. Кто-то отчетливо и жалобно просил: приди, приди, приди… А там, выслушав его до конца, отвечали отчетливо и сердито: нет, нет, нет! Проходя мимо зонтика, Зыбин увидел ее – зеленую, большеглазую, словно выкроенную из зелено-белого серебристого листа кукурузы кобылку. «Она? – подумал он. – Но ведь саранча не стрекочет, кажется…»

Директор с профессором Дубровским стояли посреди поляны. И Клара тоже стояла с ними.

– «Орошай вином желудок. Совершили круг созвездья. Тихо нежная цикада, притаясь, от жара стонет», – сказал Зыбин подходя и стиснул Кларе руку. – Стихотворение Алкея, перевод Вересаева, собрание сочинений, том девятый. Здравствуйте, товарищи!

– Нет, с вином мы, похоже, подождем, – жизнерадостно ответил директор, – мы пока с тобой и на квас не заработали. Значит, и орошать желудок нам вроде бы не с чего. Ну, здравствуй, здравствуй, хранитель! Вот за костями к тебе приехали.

Он говорил и смотрел ему в лицо добрыми смешливыми глазами.

– Но мы-то с вами, пожалуй, заработали, – сказала тихо Клара директору.

– Но мы-то с вами, – махнул рукой директор, – мы-то с вами, известно, – золото! Мы люди деловые, точные, с нами шутки плохи. Так, – он обернулся к профессору. – Вот представляю – Георгий Николаевич Зыбин. Читали, наверно, его статью в «Казахстанской правде» про библиотеку. Такой скандал там наделал! А по-нашему – хранитель древности. Руководитель всех работ. А это, хранитель, Николай Федорович Дубровский, наш покупатель из Ветзоо. Ну что – уступим ему твои мослы или нет?

«Володя гений», – подумал Зыбин, но сказал:

– Да что уступать-то? Ведь их карболкой залили. К ним и не подойдешь.

– А неважно! А совсем неважно, – энергично запел седой профессор, похожий на пастора. – Мы, дорогой коллега, их и отмочим, и отмоем. И знаете, какие у нас получатся препараты! Ваша неудача – для нас превеликое счастье. Такого количества костного материала чистопородных линий скота для Средней Азии начала эры нет нигде! А для Артура Германовича, – он кивнул головой в сторону ямы, – это же самый настоящий клад! Он же лошадник! Сейчас как раз пишет кандидатскую об истории киргизца и его отношении к лошади Пржевальского. Вот смотрите, – он махнул рукой через поляну. – Видите?

Зыбин посмотрел и улыбнулся. Немчик, – так он сразу окрестил его, – засучил брюки и полез в яму. За ним прыгнул и Корнилов.