– Вы воды выпейте, – посоветовал Зыбин и привстал было за графином.

– Сядь! – рявкнул будильник и, шатаясь, встал с пола.

Зыбин обтер ладонь о брюки и снова наклонился над коленом.

– Вот если вы мне повредили коленную чашечку, – сказал он и вдруг закричал: – Кровь! Кровь течет! Видишь, дегенерат, что ты наделал! Кровь течет! Ах ты, поносник несчастный!

Будильник испуганно шикнул, вскочил и уперся в дверь спиной, но ее уже толкали.

Он отступил.

– Что там у тебя такое, капитан? – спросил чей-то густой и спокойный голос, и показался седой красивый старик с белым коком, в военной форме. Он был осанист, представителен и походил на екатерининского вельможу – начальник отдела майор Пуйкан. Зыбин вытянулся в струнку, коленка у него была голая, в крови.

– Да вот, в дурачка задумал играть, – в сердцах ответил следователь, сразу приходя в себя, – припадок его забил! Вызову врача, сразу выздоровеет! Я его в рубаху затяну! Колено у него, видишь ли!…

– Это все тот? – спросил старик, рассматривая Зыбина.

– Да, тот самый! Ученый! Ничего! У меня не попартизанишь! У меня все подсохнет как на собаке! Ничего! Коленка! Ничего!

– Да, слышали, слышали про его подвиги, – многозначительно сказал старик и вышел.

Капитан подождал, пока закрылась дверь, возвратился к столу, сел и спросил:

– А вы знаете, что вам за это будет? – Зыбин молчал. – Опустите штаны. Вот сейчас отсюда в карцер пойдете. («Боже мой, – подумал Зыбин. – Неужели отправят? Вот бы выспался!») Опустите штаны, вам говорят!

– Одним словом, так: если вы меня еще ударите… – сказал Зыбин ласково.

– Ну и ударю, – азартно, подхватил следователь, – и сто раз ударю. И морду разобью, ну, что ты мне сделаешь? Что? Что? Что? – Однако с места не сдвинулся.

– Плохо будет, – пообещал тихо и серьезно Зыбин. – Очень плохо, я вам устрою репутацию битого! Вас завтра же отсюда палкой погонят! Битого-то!

– Ты, вражья морда, говори, да не заговаривайся! – крикнул следователь.

– Не ори, козел, не глухой! – крикнул Зыбин, и следователь сразу же сник.

– Ну ладно, – пообещал он зловеще. – Завтра я тебе покажу что-то. Да опусти же, опусти брючину, – сказал вдруг он совсем уже другим тоном, – ведь тут женщины ходят, неудобно! Задрался!… Ученый! Опусти!

И правда, женщина за время этих ночных бдений появлялась в этом кабинете уже несколько раз. Это была все та же секретарша. И каждый раз, когда она заходила, красивая, стройная, подтянутая, сдержанно улыбающаяся, и спрашивала что-нибудь у будильника, Зыбин всегда ловил ее взгляд. Она глядела на него теперь прямо, пристально, не скрываясь. И он смущался, ерзал – уж слишком он сейчас был неказист – грязен, небрит, растерзан – и никак не мог понять, что же такое в этом взгляде: сочувствие? невысказанный вопрос? или просто бабье любопытство – что же ты за зверь такой?

И потом в бессонные ночи, сидя на этом стуле, он думал: а не встречался ли я с ней где-нибудь в городе? Но, кажется, нет, не встречался.