– А вы знаете – верно! – воскликнул вдруг прокурор и ударил кулаком по спинке кресла. – Вообще-то я не верю в этих молодых следовательниц, двадцатипятилетних прокурорш и оперативниц. Старухи – другое дело, – он хохотнул. – Вы знаете, что выкинул Пуришкевич в 1912 году? Какой-то дамский журнал прислал ему анкету о женском труде, и он написал крупными буквами поперек ее: «Их труд – когда их трут». А? Голова, сукин сын! Но точно, работники они никудышные. Сначала крутят без толку, потом рубят, тоже без толку. Раз его в карцер! Два его в карцер! Три его в карцер! Он сидит, а время идет. И следствие, конечно, стоит, и получается чепуха. Надо снимать. Их снимаешь, а они плачут. Но в данном случае я, пожалуй, согласен. Можно бы было попробовать и следовательницу. Можно бы! Но тут у меня возникает вот какой вопрос, с ним я и пришел к вам, – повернулся он к Нейману. – Чего мы от него, собственно говоря, добиваемся? Три дня тому назад я с ним говорил в присутствии зам. начальника тюрьмы, и у меня создалось вполне определенное впечатление. Конечно, он лжет, вертится, чего-то недоговаривает, что-то скрывает. Вообще личность грязная, болтун, пьяница, антисоветчик, все это так. Но это и все, товарищи. А дальше пустота. Так стоит ли мудрить? Тем более что вы сами мне сказали, Яков Абрамович, что из-за одного десятого пункта вы бы с ним сейчас связываться не стали. Так для чего нам тогда менять следователя? Что это может дать конкретно? Та же болтовня, то есть десятый пункт! Правда, не через ОСО, а через суд. Конечно, это более желательный исход, но, право же, Яков Абрамович, стоит ли из-за одного этого…

– Нет, нет, Аркадий Альфредович, – энергично замотал головой Нейман, – совсем не из-за одного этого. Я же все время вам повторяю: не из-за этого. Зыбин – птица крупная. Он не болтун, он деятель, а болтает он, может, так, для сокрытия всего остального. И деятельность свою он начал рано. Вот это дело с изнасилованием студентки…

– Извините, как вы сказали? – встрепенулся прокурор. – Я ведь ничего не знаю.

– Да не можем, не можем мы ему это предъявлять, – ворчливо сказал Гуляев. Он терпеть не мог ни такие разговоры, ни бессильные потуги навязать что-то лишнее. – Он вообще тут с боку припека: заступился за товарища, и все. Его тогда же отпустили. Что об этом попусту говорить?! И дела у нас этого нету, одни выписки.

– Разрешите не согласиться, товарищ полковник, – упрямо и скромно наклонил голову Нейман, – конечно, сейчас уж ему ничего не предъявишь, это безусловно так, но я думаю, что именно с этого началась его карьера. Было собрание, выступил Зыбин и весьма квалифицированно сумел повести за собой весь коллектив. В результате полетела резолюция, подготовленная райкомом партии. Я думаю, что это все совсем не случайно. Тут работала целая группа. Один выступал, другие поддерживали. Но дело в конце концов даже не в этом. Дело в вопросе: что его сюда привело? Ведь Алма-Ата – край ссыльных. Половина его товарищей очутились либо в Сибири, либо тут. Кого же он из них тут искал? И если искал, то, конечно, и нашел, так? На этот вопрос опять-таки ответа нет. Но вот посмотрите. – Он взял конверт и встряхнул его над столом. Выпало несколько фотографий. Он выбрал из них пару. – Вот одна интересная деталь. Он перед фасадом какого-то дома стоит, прижимает к груди какую-то книгу. Фотография как фотография, но знаете, что это за дом? Это улица Красина, номер семьдесят четыре. Госархив.

Прокурор взял снимок, мельком взглянул на него и положил.

– Ну и что? – спросил он.

– А то, что этот дом известен всему миру как дом Льва Давидовича Троцкого. Здесь он жил во время ссылки в 1929 году, тут был его штаб, сюда собиралась его агентура, из этого дома его и выпроводили за границу. Так вот Зыбин стоит около бывших апартаментов врага народа и прижимает к груди какую-то книгу. Формат ее как будто точно соответствует тому из собраний сочинений Л.Троцкого. Я справлялся: такое выходило в 1923 году. А посмотрите, как встал, апостол же с Евангелием!

– Любопытно, – сказал прокурор и опять покосился на Гуляева, но тот по-прежнему смотрел в окно, курил и скучал. – Очень, очень даже здорово! Но в облсуд такую фотографию представить нельзя, – не примет! – Он положил снимок и снова взял карточку Потоцкой. – Не сочтет облсуд это за вещественную улику, – продолжал он, рассматривая карточку. – Работал человек в архиве и снялся возле. А в доме этом не один архив – я его знаю, – там еще и Союз писателей, так что там много кто фотографировался.

– А книга? – спросил Нейман.

– А что книга? Он скажет: «Это сочинения Пушкина, том третий, а года издания не помню», – вот и все.

– А ОСО и спрашивать ничего не будет, – решительно сказал Гуляев и повернулся от окна, – так что посылаем в ОСО, и конец. Ну а в бумагах-то его вы ничего не обнаружили? Там он много их что-то исписал. И письма есть. Правда, почерк… Курица лапой водила. Так что, ничего там нет?

– Да как сказать, – пожал плечами Нейман, – чтоб явного, так опять ничего, а любопытного много. Ну вот, например, выписки из сочинения Карла Маркса «18 брюмера Бонапарта». Не из самого сочинения, а из предисловия.

– Ага, – оживился Гуляев. – Чье предисловие?