– Ничего, ничего, спрашивайте. Да нет, ничего особенного я не сотворил. Никого не убил, не зарезал, не ограбил, просто в один прекрасный день написал и отправил одно честное, чисто деловое письмо в Москву. Потребовал у должника его еще дореволюционный должок. Вот и все. И никаких там высказываний, эмоций или упреков – ничего!

– И что же, письмо это задержали? И полагаете, что вас за это… – Голос у Зыбина насмешливо дрогнул.

– Да нет, раз взяли, значит, оно точно дошло по адресу, – не заметил его тона старик. – Ну, конечно, сглупил я страшно, потребовал, как говорится, у каменного попа железной просфоры, а поп этот – человек действительно каменный, без всяких там сантиментов, он на это письмо посмотрел с государственной точки зрения.

– И что ж теперь будет?

– Да плохо будет. Начальник намекнул, когда меня выводили из лагеря, что очень плохо будет. Ему, бедняге, самому, конечно, здорово влетело. Выходит, что скорее всего получу я из всей суммы девять копеек натурой. И все!

– Это что ж такое? – спросил Зыбин. (Игра? Провокация? Просто порет чепуху? Да нет, не похоже что-то.)

– Вот сразу видно, что вы в лагере не были, – засмеялся Каландарашвили. – Это, так говорят, выразился один из адвокатов в защитной речи. «Мой подзащитный, граждане судьи, не стоит даже тех девяти копеек, которые на него затратит наше государство». Следователи очень любят этот анекдот. А впрочем, вряд ли это и анекдот. Теперь адвокаты мудрые. Они научились говорить с судьями на понятном для них языке. Так! – Он вдруг сделался совершенно серьезным. – А теперь разрешите, я на минуту займусь своим хозяйством. – Он поднял сумку и поставил ее на стол. – Понимаете, меня выдернули ночью с такой скоропалительностью, – продолжал он, распуская шнурки, – что даже и не обыскали. А этот вот рюкзачок принесли на машину прямо из каптерки. Так что я и друзьям даже не смог ничего оставить. А как раз недавно посылка была. Да еще от старой оставалось, – он наклонился над сумкой. – Вы курите, Георгий Николаевич? Ах, жалко, жалко! В лагере или в тюрьме это большая поддержка, особенно когда волнуешься. Ну а курящих-то вы ничего, выносите?

– Да ради Бога, – всполошился Зыбин, – я даже люблю, когда дымят…

– Благодарствуйте! Но только вы не стесняйтесь, я теперь дымлю немного, так что мне и двух оправок утром и вечером вполне хватило бы. – Он вынул из сумки и положил на стол несколько коробок. – Ну вот взгляните, что за папиросы-то мне прислали! «Герцеговина Флор!» Раньше мне никогда их не присылали, так что, может быть, это и намек! Вы знаете, кто их курит? Нет? Вот! – он быстро двумя пальцами пририсовал себе усы.

– Так вы… – воскликнул Зыбин и вскочил.

– Тес, садитесь, садитесь, потом, если меня не выдернут. А сейчас мы будем пить чай. – Он снова наклонился над сумкой. – Да, сегодня нам есть с чем попить. Поразительно, что здесь ничего не отобрали, даже не осмотрели! Ох, боюсь я этих добрых данайцев! У них беспричинных даров не бывает. Так! Чай! Настоящий, фамильный, с цветком! Сейчас сварим. Вот и кружка для этого лежит. Даже ее не отобрали, чудеса! «Мишки». Целый пакет, попробуйте, пожалуйста, очень, очень прошу. И вот – наш кавказский сыр. Эх, хорош он с молодым вином да на чистом воздухе! Так уж хорош! Но не все его понимают и любят, и поэтому вот – кусок рокфора. Вот его-то надо быстро кончать, а то, видите, уже черствеет. Сахар. Масло. Икра. Смотрите, какие у меня дома умные, все разложили в розовые туалетные коробки из пластмассы. Их не отбирают. Ну вот и разговеемся! А скептики говорят, что еще жизнь не прекрасна! Нет, она прекрасна, вот существованье-то часто невыносимо – это да! Но это уж другое.

Загремел ключ, дверь приотворилась, и в образовавшуюся щель въехал и закачался на половине порога большой медный чайник, а полная белая женщина протянула в эту щель две аккуратных горбушки и на них четыре кусочка сахара.

День начался.