– Ладно, – сказал он, – лет на десять меня еще хватит. А больше, наверно, и «нэ трэба». К этому времени уже коммунизм построят и всех нас в пожарники переведут. Будем в золотых касках ездить по городу. Чем плохо?

– И давно это у вас? – спросила она.

Он подумал.

– Да как сказать. Наверно, с детства, но в детстве я только так… покашливал. Да как же не кашлять? Для вас «проклятое старое время» – это так, присказка, а я-то его нахлебался досыта. У меня отец холодный сапожник был, то есть без вывески. Подметки и каблуки подкидывал. А жили мы, как полагается, в подвале. Большая комната на пятерых. Шестая – сестра матери из деревни с больным ребенком. Вот кричал, вот кричал! В комнате, как положено, всегда темно. Во-первых, окна маленькие, подвальные, их не намоешься, а во-вторых, на подоконниках вот та-акие бальзамины: матери они от какой-то старухи генеральши достались по наследству – она у нее пол мыла. Так мать их никому трогать не давала: «Это от чахотки первое средство – от них воздух лечебный». И действительно, – он усмехнулся, – чахоткой не болели. А это у меня бронхиальная астма после плеврита. Я в Сочи его схватил, в правительственном санатории. Вот такой анекдот.

– Ну, от бронхиальной астмы не умирают, – сказала она.

– Хм! И как уверенно ведь говорит! От нее-то, положим, не умирают, а вот с ней-то умирают, да еще как! Ладно, давайте, как говорится, уж не будем. Так вот, девочка, берите дело и двигайте его со всей молодой энергией. Только не слушайте никого. Пошлите этих всех советчиков… – Он махнул рукой. – А мне подайте рапорт с подробным обоснованием, план следствия, чтоб я имел документ.

И вот она сидела, перечитывала свои выписки, грызла яблоко и думала. На листке блокнота у нее было записано: "Изложить З. весь план следствия. Ругаться не буду, буду сажать. Затем ответьте:

1) К чему была такая поспешность?

а) Именно в этот день?

б) С Кларой? Ведь приехала Лина;

в) Зачем столько водки – четыре поллитры. Это на четырех здоровых человек. Кто ж они?

2) Что он думает о пропавшем золоте? (его милицейская записка);

3) «Козырь».

После этого «козыря» стояло множество вопросительных знаков, наверное, столько, сколько поставила рука, и один большой восклицательный знак. Позвонил телефон. Она сняла трубку. «Слушаю», – сказала она. В трубке молчали. «Да!» – повторила она. В трубке молчали и дышали. «Ну, когда надумаете, тогда и позвоните», – сказала она и бросила трубку.

Вошла Ниловна, сухонькая, беленькая старушка с желтой ваткой в ухе: у нее постоянно что-то стреляло в виске.

– Звала? – спросила она.

– Ниловна, вы смотрите, какая красота! Держите! – И она ловко кинула старухе пару яблок.

– Спасибо. Не ем! Ну разве в чай для запаха. Вот видишь, – она пальцем обнажила сиреневую десну и показала бурые гнилушки, – только кутние и остались! Что звала-то?

– Да нет, это телефон зазвонил.

– А-а! Это у нас бывает. Станция путает. Кушать тут будешь или в столовую пойдешь?

– Да я уж накушатая, – ответила она. – А вы сами-то поели?