– Агитация! Так как же все-таки будем решать? – спросил он.

Теперь референт понял так: хозяин хочет освободить старика, но решение об этом взваливает на него, то есть на советский народ, – что скажет народ? Это была его постоянная позиция. Ведь Вождь никого не карает, его дело – борьба за счастье людей, на все остальное партией и правительством поставлены другие люди: пусть они сами все и решают, с них за это и ответ. «Партия, – говорил он работникам УГБ, – поручила вам острейший участок работы и сделала все, чтобы вы с ней справились. Если еще чего-то вам не хватает – просите – дадим. Но работайте! Не щадите ни мозгов, ни сил!» Все это повторялось сотни раз, и только очень-очень немногие из ЦК и из самых-самых верхов наркомата знали о том, как конкретны, четки и определенны всегда были указания Вождя: взять, изолировать, уничтожить или, как он писал в резолюциях, «поступить по закону». Посылались и просто списки смертников за тремя подписями членов Политбюро, это называлось «осудить по первой категории». И конечно же, ни один вопль, ни одно письмо из внутренних тюрем или смертных камер не доходили до Вождя. То, что вчера Берия передал Вождю одно такое письмо, был случай совершенно необычайный. Это референт понимал.

– Вину свою он признал полностью, – сказал референт.

– Да я не об этом, – поморщился хозяин, – вина, вина! Меньшевик он, вот и вся его вина. Но как ГПУ (он так всегда называл органы) считает, можно его освободить или нет? Вот можем мы, например, возбудить ходатайство перед президиумом ВЦИКа о помиловании? Как вы считаете?

– Безусловно! – воскликнул референт.

Вождь, молчал.

– Прикажете подготовить такое ходатайство, товарищ Сталин?

Вождь молчал.

– Да, – произнес он наконец. – Вот – подготовить ходатайство. Но как же мы, вот, например, я, будем обращаться во ВЦИК? На каком же законном основании? Я ведь не самодержец, не государь император всероссийский, это тот мог казнить, миловать, мог все, что хотел, – я не могу. Надо мной закон! Что из того, что этот Каландарашвили был хорош? Советской власти он – плох! Вот главное!

Референт молчал. Он понимал, что все испортил, и даже не успел испугаться, у него только защемило в носу.

– Наши товарищи, – продолжал Вождь методически и поучительно глядя на референта, – признали его социально опасным, я не имею причин им не верить. А решение о временной изоляции социально опасных элементов было принято Политбюро и утверждено ВЦИКом. Так на каком же основании мы будем его отменять?

«Пропал старик, и я, дурак, пропал вместе с ним, – решил референт. – И сын его пропал, и начальник лагеря пропал, и оперуполномоченный пропал – все-все пропали!»

Вождь встал, прошелся по комнате, подошел к стене и что-то на ней поправил, потом вернулся к столу.

– На каком основании? – спросил он. – Я совершенно не вижу никаких оснований! – И слегка развел ладонями.