– Так что ж тут еще говорить! Наверно, сами уже обо всем догадались! Грешен, батюшка.

– А вы без шуточек, – сказала она строго, не принимая его улыбки. – Говорите – я буду писать. Так в чем вы себя признаете виноватым?

– В том, что хотел обойтись без шума. Ну как же? Приехала моя любимая. А у девочки глаза красные, нос с грушу! Что делать! Скандал! Подумал и решил: завтра же, до того, как снова увижу Лину, под любым предлогом увезу девчонку на Или и там с ней накрепко поговорю. Хоть узнаю, чем она дышит и что от нее можно ожидать. В городе она и убежать может и сдуру что-нибудь сотворить и раскричаться. А там что сделаешь, куда побежишь? Пустыня! Вот сказал ей, что есть казенная надобность, назначил время выезда, она согласилась, мы и поехали.

«Резонно, – подумала она, – вот тебе и козырь! Главное, что с этого его уж не собьешь. Эх, дура! Развела канитель, начала правильно, а свела черт знает к чему!» Но у нее оставалась еще одна выигрышная карта, и она ее сразу швырнула на стол.

– Ну, положим, я вам поверила, – сказала она. – Оставим женщин в покое. Но вот опять странности. Вы прежде всего заявились в контору колхоза и стали спрашивать каких-то людей. Каких? Зачем? Затем – вот протокол вашего личного обыска: четыре бутылки по ноль пять русской горькой, бутылка рислинга, круг колбасы 850 грамм, кирпич хлеба 700 грамм, пара банок бычков в томате – солидно, а? Вот чем вы это объясните? Неужели все было нужно для объяснения с девушкой? Это же для хо-орошенькой компании на пять-шесть мужчин. Ну что вы на это скажете? – Он молчал. – Видите: куда ни кинь – всюду клин.

Наступило молчание. Он сидел, склонив голову, и о чем-то думал. («Ничего не знают и не подозревают, и никого, конечно, не разыскивали. Это хорошо, держись. Мишка! Больше у них за пазухой, кажется, нет ничего. Но сейчас узнаем».)

– Да, – сказал он тяжело, – надо, пожалуй, говорить. Надо!

Она встала и подошла к нему.

– Надо, надо, – сказала она, убеждая просто и дружески, и даже коснулась его плеча. – Вот увидите, будет лучше. Поверьте мне!

Он слегка развел ладонями.

– Что ж, приходится верить. Ничего не попишешь. Да, вы, конечно, не Хрипушин! Так вот… ваша правда. Замышлял! – Он остановился, поднял голову и произнес: – Замышлял серьезное преступление против соцсобственности. Указ от седьмого восьмого – государственная и общественная собственность священна и неприкосновенна. Хотел подбить колхозников на хищение государственной собственности. Неучтенной и даже невыявленной, но все равно за это десять лет без применения амнистии – ах ты дьявол!

Он снова замолчал и опустил голову.

– Да говорите, говорите! – прикрикнула она. – Вы хотели забрать золото и… ну говорите же!

Он поморщился.