Она встала и подошла к нему.

– Надо, надо, – сказала она, убеждая просто и дружески, и даже коснулась его плеча. – Вот увидите, будет лучше. Поверьте мне!

Он слегка развел ладонями.

– Что ж, приходится верить. Ничего не попишешь. Да, вы, конечно, не Хрипушин! Так вот… ваша правда. Замышлял! – Он остановился, поднял голову и произнес: – Замышлял серьезное преступление против соцсобственности. Указ от седьмого восьмого – государственная и общественная собственность священна и неприкосновенна. Хотел подбить колхозников на хищение государственной собственности. Неучтенной и даже невыявленной, но все равно за это десять лет без применения амнистии – ах ты дьявол!

Он снова замолчал и опустил голову.

– Да говорите, говорите! – прикрикнула она. – Вы хотели забрать золото и… ну говорите же!

Он поморщился.

– Да нет, какое, к бесу, золото! Откуда оно там? Маринку хотел купить тайком у рыбаков – килограммов пять, вот и все!

– Какую еще маринку? – возмутилась она. – Что вы мне голову крутите?

– Да ничего я вам не кручу! Обыкновенную маринку. Там же ее ловят и коптят! Она ведь только на Или и водится! Вот и я хотел ее обменять у колхозников на водку. Заходил в правление, узнавал где что – ничего не узнал. Сидела какая-то чурка. Так как это будет? Покушение или приготовление? Через 19 это пойдет или через 17? Это ведь в сроках большая разница.

– Постойте, – сказала она. Происходило опять что-то несуразное, но она еще не могла ухватить что. Сознавался он или опять ускользал? – Маринка? Зачем вам маринка? В день приезда…

– Так именно в день приезда! Именно! – воскликнул он. – Так сказать, великолепный трогательный дар не только сердца, но и памяти. О, память сердца! Мы же с Линой ходили, рыбу ловили. Краба необычайного купили у рыбака. Не знаю, может, он тоже посчитался бы государственной собственностью, но тогда, кажется, не было еще такого указа. Так вот, хотел споить рыбаков и забрать рыбу. А она государственная. Обнаружил преступный умысел. Пишите – сознаюсь. Десять лет строгой изоляции с конфискацией имущества и без применения амнистий! Эх, поел я рыбку на Или и других угостил! Пишите.

Гуляев прочел протокол допроса, отодвинул его в сторону и сказал:

– Да! – И снова: – Да-а! – Потом улыбнулся и спросил: – А что, ж вы не курите? Вы, пожалуйста, курите, курите. Вот пепельница, пожалуйста.

– Да нет, я… – слегка замешалась она, – тут только один вопрос и ответ. Он просил прервать допрос. Ему было трудно говорить. Он чуть не расплакался.

– Даже так? Курите, курите, пожалуйста. – Она вынула папиросы, потому что он уже держал зажигалку. – Ну что ж. Раз сознался, отошлем дело в суд.

– Вы считаете, что можно прямо в суд?

– Ну а как же? Раз есть сознание, то пошлем прямо по месту жительства в районный нарсуд.

– В нарсуд? – Ей показалось, что Гуляев оговорился. В этих стенах, в этом кабинете, а особенно у этого человека слово «нарсуд» слышалось почти хохмачески, как цитата из рассказов Михаила Зощенко, где оно попадается наряду с другими такими же смешными словами: «милиционер», «самогонщица», «отделение», «карманник», «карманные часы срезал», «мои дорогие граждане». Она выглядела такой расстроенной, что Гуляев взглянул на нее и рассмеялся.

– Ну что вы так смотрите? А куда еще посылать это дело про рыбку маринку? До облсуда никак не дотянем. Мелковат материален. Ведь это не само же хищение и даже не покушение на хищение, а намеренье! Вот как у вас стоит: «обнаруженье умысла». А оно вообще по другим преступлениям ненаказуемо. Тут, конечно, иной коленкор – закон от седьмого восьмого – раз, сама личность подсудимого – два; значит, судить его будут, ну а уж там что Бог даст.