– Может ли Православная Церковь что-то заимствовать у католиков или протестантов?

– Сначала скажем, что Церковь растет из самой себя. Ей важней сохранить верность своему истоку и заимствовать у Христа, чем брать что-то со стороны. Очень точно это почувствовали православные японцы. В 1888 году, когда отмечалось 900-летие Крещения Руси, они направили в Синод приветственный адрес. В нем было сказано: «В нашей стране есть немало называющих себя христианами. Мы и наши отцы хорошо наблюдали за ними: одни из них и сами не знают, что они к своему учению завтра прибавят (католики), другие не знают, что они в своем учении завтра убавят (протестанты). Только то христианство, которое принесли к нам русские, сами взявшие его у греков, всегда одинаково, без прибавления и без убавления. И мы уверовали, что оно от Христа, и полюбили его» [61].

Но сказав это, не надо ставить точку. Консервативная позиция – позиция благоговения перед жизнью. Предпочтения органического неорганическому. Церковь – это живой организм, а живое всегда что-то вбирает в себя из окружающей среды. Как говорил классик консервативной мысли Честертон, разные вещи хранят, то есть консервируют, по-разному. Если я хочу сохранить листочек из осеннего сада, я его просто подбираю и кладу в книжку. Совсем иначе консервируют грибы: их надо как минимум сварить, то есть – изменить. Если я хочу сохранить рыбу, то её я должен выпотрошить, прокоптить или посолить. А если я хочу сохранить научную школу, то я должен каждый год её менять, набирать новых студентов, преподавателей, осваивать новые методики работы и т.д. И только тогда дух школы будет сохранён [62]. Поэтому не нужно думать, что сохранение церковных преданий – это работа с копировальным автоматом.

Сохранение Церкви означает сохранение ее живой. Меня всегда возмущает словосочетание «Культурное наследие Православия». Когда я это слышу, я всегда встаю и говорю: «Сontradicitur («я протестую!»). Не дождетесь!. Наследие бывает после умерших. А мы-таки живы, и потому никакого наследства лично вам мы не оставляли!». Для живого естественно что-то вбирать в себя, естественно меняться. Так и Церкви естественно вбирать в себя новые идеи и методы. Во что мы верим – это не меняется, а как мы воплощаем свою веру – здесь перемены могут быть весьма серьезными.

– Значит, Вы, хоть и консерватор, считаете возможными перемены?

– Не меняется только скелет. Живой организм меняется. Но при этом все внешнее он впускает в себя, только переработав на свой лад. Это только кажется, что в Церкви нет перемен.

Вот лишь одна из них: в 91-м году, в мае был издан сборник газетных статей и интервью Патриарха Алексия. Это действительно было очень необычным – присутствие иерарха в светской прессе. Это был совершенно новый феномен, которого не знали ни Советская, ни дореволюционная Россия. Изменилась форма проповеди, но не та система ценностей, из которой эта проповедь исходит.

Здесь, как с любым живым организмом: всякое живое существо, начиная от одноклеточных, имеют свою мембрану, имеет свои, ясно выраженные границы. И вот что-то из внешнего мира через эту мембрану, через кожу проникает, а что-то отсекается, остаётся вовне.

В биологии есть закон Кеннона. Он гласит, что степень совершенства живых организмов определяется степенью их независимости от изменений окружающей среды. По этому критерию теплокровные животные совершеннее, чем хладнокровные. Это означает, что независимо от того, какая температура вокруг меня, у меня, я надеюсь, мои 36 и 6. А вот если однажды температура моего тела, мои давления – артериальное, соматическое, внутричерепное, глазное, внутриклеточное и т.д. – сравняются с тем давлением, которое было предсказано гидрометеоцентром, это будет означать, что я-таки стал частью окружающей среды.

Поэтому некоторая самозамкнутость живого организма, в том числе и Церкви, закрытость от внешнего мира есть признак жизнеспособности, а не какой-то ригидности и мёртвости.

В хрущёвские годы была замечательная история. В одной школе два мальчика отказались вступать в пионеры. Их спрашивают:

– Почему вы вступать в пионеры не хотите?