Лишь для начала был предложен очень незначительный круг желательных миру церковных перемен: "Вот вы только начните служить не на устаревшей латыни, а на французском, так сразу же у вас будет полный храм. И вы тем самым поясните, что Церковь способна к реформам, что она не погрязла в невежестве средневековья”. Церковь пошла на эти условия. Изменили язык, изменили чин богослужения. И что же – волна критики спала? Ни в малейшей степени. Далее пресса требует изменить церковный взгляд на церковную же историю: “Давайте, побольше, побольше покаяния, товарищи. Побольше самокритичности. С Галилеем разберитесь. Оправдайте всех еретиков. И вообще признайте, что вы все время грешили, грешили и грешили…”. В конце-концов для христианина естественно каяться, поэтому и эти требования были приняты. Все необходимые дела были пересмотрены, извинения принесены, антисемитизм осужден, иудеи названы “старшими братьями”. Как верх абсурда – в то время, как газеты объявлений заполнены рекламой ведьм и приворотов, церковь кается в том, что по невежеству она выдумала существование ведьм в XVI веке, слепо и суеверно верила в них и даже боролась с ними [81].

Но все же – покаялись, исправились и гневно осудили… Невозможно идти дальше, чем католики в покаянном выворачивании наизнанку, в заискивании перед либеральной идеологией. Но что бы они ни делали, все равно находился повод для того, чтобы поставить их в угол: Вот вы аборты запрещаете, а это – "нарушение прав человека". И опять пресса наводняется обличениями “христианского мракобесия”. Мир очень жестко требует от Церкви принять чисто светскую, гуманистическую, либеральную, но в сути своей атеистическую систему ценностей. И принять ее всю, по всем вопросам – без всяких исключений. Любая идеология требует тотального согласия. Если с Советской властью человек был согласен на 99%, а на 1 % нет, ему приходилось непросто. Так же и с идеологией human rights. Если ты на 99% соглашаешься с либеральной идеологией, но, выступаешь против того, чтобы гомосексуалисты могли усыновлять мальчиков, то всё – ты уже отпетый мракобес и отрыжка средневековья [82]… Даже папе Иоанну-Павлу 2 в дни его похорон европейская пресса пеняла за то, что он был недотстаточно чуток к правам и претензиям гомосексуалистов…

И даже самый либеральный протестантизм не защитит от обвинений. Американская пресса воспитывает в своих читателях такое воспрятие протестантизма: “Многое из того, что происходит в религии, внушает нам сомнение, -говорит г-н Найхус, воспитанный в пресвитерианстве, но в настоящее время лютеранин. -Мы видим множество проявлений нетерпимости, церковь слишком похожа на деловое предприятие”. “У меня и моего мужа есть очень серьезные проблемы с некоторыми традиционными христианскими догмами, -говорит Куртни Обата, 45-летняя художница из Миссури, принадлежащая по воспитанию к епископальной церкви, – но у нашего ребенка есть естественная потребность в молитве. Он то и дело застает нас врасплох”. “Ничего из того, в каком виде духовная жизнь была преподнесена мне, я не хотела бы повторить для Макса, – говорит г-жа Обата о своем 7-летнем сыне. – Мне это казалось очень неинтеллектуальным”. “Рой и Кэти Херт из Техаса были из семей баптистов и посещали церковь несколько раз в неделю. Но повзрослев, они отвергли многое из того, чему их учили, как проявление нетерпимости и решили воспитывать своих детей вне какой-либо официальной церкви.- “Я лично нахожу, что некоторые формы религии вредят интеллектуальному развитию и формированию мировоззрения”,-говорит г-н Херт” [83]. Итак, даже протестанты (причем самые либеральные из них – “епископалы”) не защищены от обвинений в устарелости и нетерпимости.

Наивно было бы надеяться, что в России Православная Церковь избежит ударов “четвертой власти”, если примет все литургические и богословские новшества о.Георгием Кочетковым. Самые громкие призывы к “обновлению Церкви” и к созданию “живой Церкви” исходят от тех, кто мечтал бы видеть христианство просто мертвым.

Если бы московская демпресса напала на проекты отца Георгия Кочеткова, а не поддержала его – церковная история России могла бы стать совсем иной… Тогда бы церковные люди задумались: смотрите, издания, озабоченные сохранением “светскости” росийского общества и заинтересованные в снижении церковного влияния на жизнь страны, выступают против реформаторов. Это значит, что по их ощущению эти реформы действительно усиливают позиции церкви. Значит, эти реформы и в самом деле на пользу нам. Вот ведь даже наши недобрежелатели признают это, опасаются этого, и потому выступили с такой дружной и резкой критикой нежелательной для них активизации церковной жизни. Что ж, раз так, то давай, дорогой отец Георгий, расскажи нам как и наши приходы сделать столь живыми, столь активными, чтобы и они стали беспокойны для нецерковных сил…

Но все произошло ровно наоборот. Реформаторов поддержали именно те издания, о руководителях и авторах которых трудно предположить, что они ночей не спят потому, что непрерывно терзаются раздумьями о том, как бы это больше людей просветить светом Евангелия и сделать православные храмы более посещаемыми… И тут не уйти от вопроса: в чем же тогда их-то интерес? И может ли христианин принимать помощь от таких сил?

Поддержка московских реформаторов – лишь первая волна атаки на Церковь. И если Патриарх завтра скажет “я полностью с ними согласен и все то, что они предлагают, я с завтрашнего дня в обязательном порядке ввожу во всей нашей Церкви", то не стоит ожидать, будто на следующий день критика Церкви в этих СМИ прекратится. Ни языковая, ни литургическая, ни административная реформа – как бы они ни приветствовались и ни провоцировались поначалу внецерковными влиятельными кругами- не остановят следующей волны критики.

Наш либеральные критики не успокоятся до тех пор, пока христианство официально не редуцирует себя к статусу одной из разновидностей психоаналитической терапии или ритуально-этнографического заповедника, перестав придавать какое бы то ни было значение не только “обрядам”, но и “догмам” своего вероучения. Так должна ли Церковь с энтузиазмом встречать все новые и новые призывы к “обновлению”, идущие от духа века сего? Призывы к ускорению, призывы к реформам – “быстрее, дальше, глыбже” – хороши, но не в том случае, если они исходят от наших могильщиков. Если человек мечтает тебя закопать и говорит тебе: "Ну, ускорьтесь, товарищи, перестройтесь, ну давайте, быстрее идите вперед!”, тогда, пожалуй, не стоит сразу прислушиваться к его советам.

Такие призывы таких идеологов христианин в лучшем случае сможет счесть “смешными”. Как смешна реплика Александра Гуревича, поданная им ради ограждения мнений модернистов от богословской критики: “Взаимное противостояние в Церкви между традиционалистами и сторонниками церковного обновления отвлекает верующих от духовной жизни, объективно мешает обеим сторонам заниматься внутренним духовным деланием” [84]. Не так давно главный грех религии атеистическая пропаганда видела в том, что призывая к “внутреннему деланию”, Церковь отвлекает людей от активной общественной жизни и классовой борьбы. Ловко перекинув этот полемический топор из одной руки в другую, сегодня его снова пускают в ход: “не мешайте нам реформировать вашу Церковь! Не смейте вступать в дискуссию с нашими людьми! Сидите себе и занимайтесь “духовным деланием”, пока мы не перестроим вашу веру по нашей моде!”.

– Значит, перемен в церковной жизни не ждать?

– Церковь должна меняться – но для того, чтобы более соответствовать Себе, а не для того, чтобы больше соответствовать миру. Приступая к труду обновления церковных преданий, вопрос надо ставить не – «можно ли понятнее?», а – «можно ли более глубоко, емко, верно?». Как могут быть даны нам эти более верные формы? Есть замены, которые лишь усложнят путь к пониманию. Например, труднопостижимое слово Бог не может быть заменено никаким интеллектуальным синонимом. Как напомнил о. Думитру Станилое, “надо различать между объективным соответствием средств и содержания – и неспособностью некоторого круга людей понять его” [85]. Может ли человек, не понявший Традицию через ее исторические формы, предложить ей свои? “Слова Традиции, слова Никеи и Халкидона стали странными для современного человека, который не ориентирован на темы Откровения. Но именно по этой причине современное человечество и не может создать новых, более адекватных выражений для тем Откровения” (прот. Думитру Станилое [86]).

И даже в том случае, если изменение форм церковной жизни происходит из искреннего желания сделать Православие доступнее для множества людей, даже если помысл реформы исходит из любовного отношения и к церкви и к людям, надо найти неразрушительную постановку вопроса. Разницу между умерщвляющим модернизмом и живым обновлением объяснил А. Карташев: “Модернизм с некиим ехидно-греховным вожделением “подменяет” старое новым – «модным», а мы просто радуемся, что текущее новое в подлинно-лучших его сторонах “подходит” по существу к нашему традиционному старому и может его вмещать и рядить в новые одежды” [87]. Есть похоть обновленчества, которая под “любовью к творчеству” на деле прячет нелюбовь к реальному миру. В своей борьбе за “духовное христианство”, за “христианство без форм” она всего лишь дает повод для выхода на свет далеко не христианскому чувству манихейского презрения ко всякому воплощенному бытию. Одна из форм этого утонченного гностического церковноборчества – «широкомыслящее” восхищение порядками какой-нибудь далекой и заграничной конфессии, которые противопоставляются далеко не всегда привлекательным “подробностям” и “мелочам” здешней архи- прото- и просто иерейской жизни.

Реформаторы – это люди, некогда что-то потерявшие, и потом всю жизнь ищущие не то, что они потеряли. Потеряли они любовь к молитве, дар молитвы в храме, дар радостного соучастия в молитве церкви – и потому ищут “реформ” и “открытости”. То, что они потеряли в самой церкви, они надеются восполнить найденным на стороне, вне Церкви. Источник их реформаторского зуда не в недостатках реальной церковной жизни, а в них самих. Живя в России, они ругают православие и идеализируют далекое католичество. Во Франции они могли бы вести себя ровно наоборот. И католическая церковь сталкивается в совершенно аналогичными проблемами. Поэтому к московским дискуссиям о необходимости реформ вполне приложимы слова Бальтазара, сказанные им о своей церкви: “Приверженцы иудейского традиционализма обступали ап. Павла… Ныне такие же попытки мы видим в группе принявших христианство евреев, которым христианская Церковь все-таки представляется слишком языческой” [88].