Так что в области религиоведения мой оппонент меня не переубедил. Теософия – это действительно религиозная школа. Причем довольно-таки воинственная (обратите внимание на насыщенность воинской терминологией даже тех высказываний о Л. Шапошниковой, что были приведены выше)[660].

С радостью, однако, я отмечаю, что автор (почему-то нигде в своей статье не обозначивший себя как убежденного антропософа – а знание о его конфессиональной позиции весьма помогло бы читателю в восприятии его текста[661]) относит антропософию к религиям: “Кураев спрашивает, хотят ли религии объединиться. Но почему он не задает подобного же вопроса буддистам, индуистам, антропософам и Агни Йогам?”. Да просто потому, что вопрос об объединении буддизма и антропософии - это вопрос, касающийся только их самих. В него я вмешиваться не намерен. Я лишь говорю, что христианство отнюдь не желает быть включенным в этот синтез. За других же я не собираюсь решать. Но вновь говорю – за честное помещение антропософии в разряд религий (а не очередной “духовной науки”) я благодарен своему оппоненту.

А вообще надо заметить, что мой рецензент, отвергая сделанные мною выводы, ни разу не потрудился обратиться к анализу тех аргументов и источников, на которых я эти выводы делаю. Например, я ссылаюсь на конкретно поименованный источник, в котором очевидец описывает человеческие жертвоприношения, совершавшиеся ламами, а В. Загвоздкин лишь с возмущением и восклицательным знаком пишет, что “религия сострадания и любви, каковой для всего мира является буддизм, превращается под пером православного автора в секту, в которой практикуются человеческие жертвоприношения!”.

Поставить восклицательный знак легко. Опровергнуть свидетельства труднее. Что ж, антропософам тоже свойственно насилие над реальностью: если некие факты не укладываются в их картину мира – факты просто отвергаются. Я все же не позволяю себе писать: “Религия сострадания и любви, каковой для всего мира является христианство, превращается под рукой N. в инквизицию, якобы сжигавшую свои жертвы!”. Кстати, “весь мир” вряд ли уполномачивал В. Загвоздкина говорить от своего имени. Это оборот, уместный под пером журналиста, но некорректный в устах философа.

Еще пример опасного обобщения. По мнению Загвоздкина, “вывод, совершенно абсурдный для любого буддиста – о том, что Будда, достигнув просветления, не вошел в нирвану”. Я опять же ссылаюсь на конкретный буддистский текст – “Вряд ли можно придумать что-либо более противоречащее учению буддизма, чем представление о том, что Нирвану можно отвергнуть. Можно не войти в рай, представленный неким определенным местом, но Нирвана, по сути своей, есть состояние, неизменно возникающее вслед за исчезновением неведения, и тот, кто достиг Знания, не может, как бы он того ни желал, не знать того, что он уже знает. Наставники мистицизма ни в коей мере не заблуждаются в данном случае, и, несмотря на свою популярность, эти ошибочные представления относительно поведения бодхисаттв совершенно отсутствуют в наставлениях, обращенных к ученикам, которые избраны к посвящениям высших уровней”[662]. Как видим, достигший Нирваны не проповедует людям – ибо они для него уже не существуют. Проповедующий же еще не в Нирване…

Поскольку я опираюсь именно на буддистский текст – то хотя бы потому утверждать, будто я сделал вывод, абсурдный для любого буддиста, уже невозможно. Кроме того, ссылка на изложение буддизма именно тем автором, которого я и привел, весьма уместна в книге, посвященной анализу рерихианства. Дело в том, что сами Рерихи очень высоко ценили именно этого писателя: “Буддизм несомненно возродится. Во Франции интерес к нему растет благодаря исследовательнице Тибета Александре Дэвид-Ниль. Она понимает все значение и ценность Учения Владыки Будды и в своих книгах выказала себя настоящим апологетом буддизма. Также прекрасно передает она атмосферу тибетских монастырей….”[663].

И если я подчеркиваю неясность, проблематичность буддистского понимания нирваны (нирвана – ничто гносеологическое или же онтологическое), то моему критику все ясно: Кураев “путает нирвану с пустотой”. Ну, тогда уж не я один путаю, но и многие буддологи, чьи тексты я привожу в своей книге.

В. Загвоздкин ставит мне в вину то, что в моей книге “Не проводится четкого различия между буддизмом теравады, махаяной и ваджраяной”. Во-первых – только что мы видели, как он сам пишет от лица “любого буддиста”. Во-вторых, мною это различение в ряде случаев проводится. Например: “Христианин не ставит под сомнение нравственную высоту, явленную во многих сутрах и джатаках махаянистского буддизма. Но он не может не заметить, что нравственное чувство человека не способно обрести подлинного и последовательного оправдания в буддистской метафизике” (т.1, с. 406). Это, кстати к вопросу о том, что “Кураев не находит в критикуемых им воззрениях ничего оправданного, ничего достойного уважения”. “Сами буддисты признают, что жертвенная махаянистская этика находится в противоречии с радикальным имперсонализмом буддистской метафизики” (т.1, с. 406; см. также с. 426)… Конечно, в специально буддологическом исследовании нужно проводить более дробные членения. Но пишу-то я о теософах. А теософы “подлинный буддизм” (на языке Блаватской “эзотерический”) считали вообще единым с каббалистикой и “египетскими мистериями”.

Так что и критику В. Загвоздкиным историко-религиозного среза моей книги я признать корректной тоже не могу. Более того – из его рецензии видно, как легко апологетами оккультизма насилуются тексты, совсем не требующие изощренной экзегезы. Например - мой собственный текст. Я пишу, что в жизни Христа “не было покаянного перелома”; Загвоздкин при цитации выпускает слово “покаянный” и получается, что в жизни Христа вообще не было различных этапов.

А одна цитата из моей книги, приведенная оппонентом, заставила мои собственные волосы встать дыбом и усомниться в моей собственной вменяемости. В рецензии я прочитал, что буддистское воззрение на жизнь после смерти я излагаю так: “Буддизм убежден в том, что никакой личности не существует, есть только иллюзия “души”. Новую жизнь обретает не моя личность (как телесная (?!), так и психическая (?!)…”. Возмущенные вопросительно-восклицательные знаки В. Загвоздкин поставил совершенно справедливо. Но возмутиться он должен был сам собой, своей невнимательностью. При выписывании моей цитаты он пропустил целую строчку. Полный текст выглядит так: ““Буддизм убежден в том, что никакой личности не существует, есть только иллюзия “души”. Новую жизнь обретает не моя личность, а те элементы, из которых складывается моя жизнь (как телесная, так и психическая)”.

Я пишу о том, что “культура возникла как следствие болезни человечества. Культурой мы обволакиваем грязь, попавшую в наши души. Слоями культурного перламутра мы заслоняемся от пустоты, вторгшейся в нашу жизнь”. Загвоздкин же утверждает, что в моем понимании “культура – это болезненный нарост” и потому, мол, для меня врагом является “вся светская культура”. Непонятно – зачем из меня делать идиота. Во-первых, в той моей статье (книга “Школьное богословие”) я говорю о культуре прежде всего христианской (а потому уже не вполне “светской”), и хотя бы по этой причине представлять дело так, будто я вижу в культуре врага, не стоит. Во-вторых, там вполне ясно прописано: культура как вторичная, удвоенная реальность возникает вследствие болезни нашего духа, утратившего возможность непосредственного эйдетического видения, но она же помогает нам выжить в условиях этой нашей частичной слепоты. Очки - плод и свидетельство моей глазной болезни, но никак не есть “болезненный нарост”, подлежащий немедленной ликвидации. Все это было сказано в том моем тексте. И зачем же понадобилось его оглуплять?

В одном случае, впрочем, мой оппонент обратил внимание на мое высказывание, которое действительно не было подкреплено ссылками на источники. Мне казалось, что это делать не обязательно, поскольку речь идет о достаточно тривиальном историческом факте, но мой антропософский рецензент счел это достаточным поводом для того, чтобы преподать мне урок по церковной истории. “Изложение истории христианства Кураевым далеко не безупречно. Так, он утверждает, что “именно Афанасий и был автором принятой формулировки Единосущный и Единородный”, хотя каждому хоть немного знакомому с церковной историей известно, что эту формулу предложил присутствовавший на соборе император Константин. На никейском соборе св. Афанасий не играл какой-либо заметной роли”.

Придется пояснить: формула Собору действительно была предложена императором, но император не сам ее создал. Император пришел на Собор уже после того, как основные дискуссии были позади (ибо они предшествовали официальному открытию Собора, приуроченного к императорскому юбилею)[664]. Приведу свидетельство древнего церковного историка: На Первом Соборе “против них (Евсевия Никомидийского и других ариан) мужественно подвизался Афанасий, который, хотя и был дьяконом александрийской Церкви, но пользовался особым уважением епископа Александра, и тем возбудил против себя ненависть” (Сократ Схоластик. Церковная история 1,8). Так что источники не позволяют говорить, будто “на никейском соборе св. Афанасий не играл какой-либо заметной роли”.

Прав мой оппонент вот в чем: моя книга действительно не является диалогом. Но ведь диалог – не единственный литературный и исследовательский жанр. Кроме того, диалог возможен лишь с честным человеком – с тем, кто не врет, кто не хранит у себя в совести разрешение на ложь (теософские тексты, разрешающие ложь, приводились в моей книге), кто не готов ради полемической выгоды отрицать очевидное[665]. С вором, забравшимся в твой дом или вытаскивающим иконы из храма, в диалог не вступают. Его просят выйти вон[666].