Мяло совершенно справедливо пишет, что Свет Христов принесен для всех людей, и что христиане должны разнести его по все уголкам вселенной, что не может быть такой культуры, к представителям которой не нужно было бы нести Евангелие, и что проповедь христианства всегда должна быть “инкультурирована”, всегда должна быть соотнесена с тем опытом, который есть у собеседника и вестись на понятном ему языке...

С этим я не спорю, напротив, и сам постоянно призываю к тому же и поступаю так же. Вот только делаю я это пологичнее, чем Ксения Мяло. Вопреки своим же собственным декларациям о всечеловеческой открытости Евангелия, она, похоже, считает, что это не вполне так. Настаивая на том, что христианство на Востоке должно быть возвещаемо путем диалога с традиционными восточными ценностями, она отчего-то раздражается, когда речь идет о диалоге христианства с миром западной культуры.

Убегать от исследования мира новейшей западной культуры (как бы много проблем она ни ставила и как бы много грязи и угроз она порой ни несла) и диалога с ней неумно именно с миссионерской точки зрения. Люди, огромное количество людей, причем наших соотечественников и современников, живут именно в этой системе ценностей. Да, с ней надо полемизировать. Но как Отцы древней Церкви, полемизируя с язычеством, обнажали реальное разнообразие и даже противоречия в наследии греко-римской мудрости, и с помощью одних языческих авторитетов, наиболее близких к христианским позициям, обличали заблуждения других язычников, так надо действовать и в современном мире. И я не вижу ничего дурного в том, чтобы использовать авторитет, скажем, Бродского для полемики с мировоззрением, например, Фрейда. Тем более я не могу признать обоснованными обвинения в том, что я ссылаюсь на классических христианских западноевропейских авторов (в т.ч. и на Честертона) для защиты христианства от наползающего язычества и бездумия.

Люди новейшей западной культуры живут не только в США, но и в России, сидят за партами наших школ и университетов. И если к индусам Мяло призывает обращаться, ссылаясь при случае на индийские “Веды”, то отчего же она так возмущается тем, что при разговоре с русскими ребятами, живущими в мире Голливуда, я порой обращаюсь к анализу голливудской же продукции?

Мяло приветствует “широту” и “готовность адаптировать уклад и образ жизни "язычников"”, которые привели к тому, что мы празднуем “Рождество в день Непобедимого Митры, а Преображение - в день древнего праздника изобилия плодов” и призывает так же решительно использовать “"язык" древней Индии”, не смотря на нее “сумрачным недоверчивым взглядом” (с. 112). Но почему же тогда в этой заботе о дальних индусах она забывает о ближних к нам наших соотечественниках, говорящих на языке современности?

Почему Мяло разрешает для проповеди христианства пользоваться средствами восточной культуры, а использование для той же цели средств культуры западной (например - Интернета)[374] – вызывает у нее брезгливость?

Не менее странно и то, что журналистка, благоговеющая перед язычником Ганди, обвиняет меня в симпатии к христианину Честертону.

Моя позиция – это позиция славянофилов: Хомякова, Киреевского, Самарина. Для них Запад – “страна святых чудес”[375]. Поразительно, но и Ксения Мяло в своей интернетовской автобиографии говорит почти теми же словами: “После 40 [лет]… Возвращение к русской поэзии Золотого века. Открытие для себя святоотеческой литературы: без "Добротолюбия" своей духовной жизни не представляю. В новом качестве вернулась никогда не оставлявшая меня любовь к "священным камням Европы", а смутное еще с детства влечение к тайне символов раннего Средневековья, наконец, нашло некоторое удовлетворение в книге Р. Генона "Символы священной науки"”[376].

Но тогда отчего же вдруг в глазах Мяло Запад схлопывается до натовских маневров, стоит только мне положительно упомянуть о нем? Почему, если призыв жить в Европе звучит из моих уст, то ею он понимается вульгарно-политически – мол, “следуя советам Кураева, “интегрироваться в Европу” – то бишь в ее действия на Балканах” (С. 190)?

Но для меня Европа - это мир Данте и Диккенса, Паскаля и Экзюпери... Русскую культуру можно понять, не зная синтоизма и буддизма. Но понять ее пути, не зная культуры западного христианства, просто невозможно. Цитаты из восточной культуры в нашей традиции есть – как есть они и в культуре немецкой или английской. Но это именно цитаты. А живой контекст нашей культуры – это культура Запада, Средиземноморья. Оттого и говорю я, что Россия – часть европейской, западной культуры. И чтобы слушать Баха, совсем не обязательно записываться в НАТО. Отлучать русскую культуру от европейской – признак слабоумия, а не патриотизма.

“Есть что-то смешное и даже безнравственное в фанатизме неподвижности, - писал Алексей Хомяков к “чисто русской” группе, - не думайте, что под предлогом сохранить целостность жизни и избежать европейского раздвоения, вы имеете право отвергать какое-либо умственное или вещественное усовершенствование Европы”.

Странно также, что полемист, обвиняющий меня в непонимании того, что христианство обращено ко всем людям без изъяна, считает недопустимым обращаться с христианской проповедью к людям, работающим в сфере частного бизнеса. С эллинами надо быть как эллин, с иудеями как иудей, с воинами надо говорить о том, с чем связаны их жизнь (и смерть), с крестьянами надо общаться, учитывая их тревоги и надежды... Но саму попытку заговорить с людьми, работающими в современной экономической модели, о том, что и их мир должен быть пронизан христианскими ценностями, Мяло почему-то считает преступной. Так происходит политическое цензурирование вселенскости христианства[379].

Отчего так безжалостна Мяло к тем, кого она считает своими политическими оппонентами? Она запрещает нам даже дары принимать от тех, кто ей неприятен: “Кураеву должно быть хорошо известно, что большая часть банкиров, от которых наша Церковь бестрепетно берет деньги на восстановление храмов, к Православию никакого отношения не имеет” (сс. 174-175).

Ксения Григорьевна, а про луковку Достоевского Вы забыли? А про поданную чашу холодной воды – “И кто напоит вас чашею воды во имя Мое, потому что вы Христовы, истинно говорю вам, не потеряет награды своей” (Мк. 9, 41)? Отчего же так решительно Вы говорите, что многие тысячи людей, которые от своих средств жертвуют Церкви, пусть даже и не всегда исповедуя нашу веру, не имеют к Православию “никакого отношения”? Отчего же – “никакого”? Если они жертвуют на храмы, значит, уже с их стороны складывается отношение жертвователя. А Церковь ежедневно по многу раз молится о “создателях святаго храма сего” – неужели и это не создает “никакого отношения” между нами?[380]