«Когда обращаем внимание на дела, приходим о себе в полное отчаяние. Расслабевает вся Церковь»[763].

«Здешними жителями ни один род жизни не подозревается уже столько в пороке, как обет жизни подвижнической»[764].

«Кого обучал, возвратились к прежнему навыку жизни»[765].

«Господь видимым образом оставляет нас, в которых от преумножения беззакония иссякла любовь»[766].

«Тогда, в древние времена, мы, христиане, хранили между собою мир, тот мир, который оставил нам Господь, которого теперь нет у нас и следа, – с такою жестокостию отгнали мы его друг от друга!»[767].

«Не могу не востенать от страдания! Достоянием нашим была некогда любовь – это отеческое наше наследие, которое через учеников Своих сокровищем нашим соделал Господь. Это наследие последующие преемники, получая каждый от отцов, хранили до наших отцов; этот только развращенный род не соблюл сего. Как из рук наших утекло и исчезло это богатство нашего жития? Обнищали мы любовью, и другие гордятся нашими благами… Они (еретики) соединены друг со другом, а мы друг от друга отделяемся. Они взаимно себя ограждают, а мы разрушаем свою ограду… Сердца братий ожесточены и пребывают в упорстве, ссылаются на общих отцов и не принимают следующего от них наследия, изъявляют притязание на общее благородство и чуждаются родства с нами. Противятся врагам нашим, но и нам неприязненны»[768].

Св. Григорий Нисский наносит визит некоему еп. Елладию: «Сделав приветствие Елладию и постояв немного в ожидании, не будет ли приглашения сесть, – поелику ничего такового не последовало, я обратившись, присел на одной из дальних ступеней, ожидая не скажет ли он чего-либо дружественного, человеколюбивого, или по крайней мере не покажет ли чего такого хотя взглядом. Но все было вопреки нашим ожиданиям… Прошло немало времени в тишине, будто среди глубокой ночи… Это безмолвие мне представлялось подобием жизни в аде… То, что было тогда, действительно казалось адом, когда я размышлял, каких благих обычаев наследниками мы были от отцов наших, и что скажут о нас потомки…».[769]

«Если бы большая была благодать в стенах иерусалимских, то грех не водворился бы в живущих там. А теперь нет вида нечистоты, на который бы они не дерзали; у них и лукавство, и прелюбодеяние, и воровство, и идолослужение, и отравление, и зависть, и убийство, особенно между ними обыкновенно последнего вида зло, так что нигде нет такой готовности к убийству, как в сих местах; единоплеменные подобно зверям ищут крови друг друга, ради гнусной корысти».[770]

«Сколько уже случилось гибельных кораблекрушений в церкви от неопытности правителей! Кто исчислит происшедшие на наших глазах несчастия, которые не случились бы, если бы предстоятели церкви имели сколько-нибудь правительственной опытности?»[771]

«Оскудело в мире преподобие, удалилась от нас истина; прежде хотя имя мира было у всех нас в устах, теперь же не только нет у нас мира, но не осталось даже самого имени его»[772].

«В Церкви водворилась губительная беспечность»[773]. «Болит мое сердце, страдает душа моя! Где взять мне слез и воздыханий, чтобы оплакать оскудение святости среди нас? Где у нас отцы? Где святые? Где бодрственные? Где трезвен–

Воздержание их нам тягостно, на молитву мы ленивы, на безмолвие нет у нас сил, а к пустословию мы очень склонны; на доброе у нас нет охоты, а на злое мы всегда гото–вы – вот, в какие живем мы времена»[774].

«Христиане губят принадлежащее Христу более врагов и неприятелей»[775]. «По имени мы братья, а по делам – враги; называемся членами одного тела, а чужды друг другу как звери»[776].

«Подлинно все пали и не хотят восстать; и нам следует внушать не то, чтобы не падали, но чтобы лежащие постарались восстать. Восстанем же, возлюбленные! Доколе мы будем лежать? Так все все сделались глухи к учению о добродетели, и потому исполнились множества пороков! Если бы можно было обнажить души, то как между воинами после поражения, видны то мертвые, то раненые, такое зрелище мы увидели бы и в Церкви»[777].