«Римлянину казалось, что предоставляя каждому веровать в глубине души в какого угодно бога, или вовсе не веровать, он дал личности всю ту свободу cовести, какой она может желать. Он мог представить себе верующего простеца, совершающаго жертвы и воскурения от всего сердца; мог представить себе неверующего „интеллигента", совершающаго то же для одной проформы; но представить себе душевное состояние, запрещающее человеку делать это хотя бы и для проформы, он не мог… Верующая языческая толпа видела в христианах безбожников; а истинные безбожники, неверующая интеллигенция и та часть правящаго класса, для которой все старые религии были отжившими суевериями, видела, понятное дело, в новой религии только новое „cуeвеpиe, грубое и безмерное» (Плиний, Тацит, Лукиан, Цельс). Справедливо усматривая в христианстве сильнейшее в их время проявление религиозной веры и энтузиазма, эти верхи именно этот-то энтузиазм и считали за главное зло. Христианство задевало их не тем, что добивало старые религии – а тем, что оно делало это во имя опять таки религии; тем, что круша религии, оно возстановляло религию. Так материалисты и атеисты от реформации до наших дней видят в реформации худшее зло, чем то католичество, против которого она ополчилась» (Мелиоранский Б. М. Из лекций по истории и вероучению Древней христианской Церкви (I-VIII в.). Вып. 1. Спб., 1910, сс. 63 и 65). «Официальная религия состояла исключительно из внешних обрядов, которым большинство придавало так мало значения, что не могло себе представить, чтобы исполнение их могло тревожить совесть» (Буассье Г. Падение язычества. Исследование последней религиозной борьбы на Западе в IV веке. Спб., 1998, с. 217).

«Ради спасения его души» (Платон. Законы. 909а) к заключённому ежедневно будет приходить проповедник официального культа. «Платон фактически желает воскресить процессы над еретиками, проходившие в V веке (он даёт понять, что тоже осудил бы Анаксагора, если бы тот не изменил своих взглядов… Тот факт, что судьба Сократа не научила Платона опасным последствиям, происходящим от подобных мер, может показаться странным» (Доддс Э. Р. Греки и иррациональное. Спб., 2000, с. 323).

Буассье Г. Падение язычества. Исследование последней религиозной борьбы на Западе в IV веке. Спб., 1998, с. 144.

«Вызванный этим повсюду ужас показывает, что все отнеслись к казни как к отвратительному новшеству. Когда Присциллиан, осуждённый тираном Максимом в Трире, был подвергнут пытке и предан казни с шестью своими учениками, а остальные были сосланы на острова в сторону Бретани, то по всей Европе раздался громкий крик негодования. Из двух епископов, преследовавших Присциллия, один был прогнан со своей кафедры, а другой сам удалился на покой. Свт. Мартин Турский, сделавший все возможное, чтобы помешать этому жестокому решению, отказался иметь общение не только с этими епископами, но и с теми, кто находился с ними в сношениях… Свт. Амвросий отлучил от церкви Максима» (Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века. М., 1994. Т.1. С. 135-136). Впрочем, из опубликованных в XIX в. книг Присциллиана видно: он и сам полагает, что его оппоненты за свои взгляды достойны смерти.

Мелиоранский Б. М. Из лекций по истории и вероучению древней христианской Церкви I-VIII вв. СПб., 1910. Вып. 1. С. 87.