И вот когда у человека молитва или исчезает или еще не сформировалась, тогда он начинает придумывать для себя какие—то сублимирующие приделки, какие—то поводы для своего активизма. И это может быть все, что угодно. Человек может, например, вдариться в административно—хозяйственную деятельность, стать церковным прорабом. Такой труд в Церкви нужен, но если он заменяет молитву, то это уже духовная болезнь. Человек может удариться в богословие, читать и даже писать книжки. И богословие может быть болезнью, когда речь о Боге заменяет речь к Богу. И, наконец, самое излюбленное сегодня искушение – спасать Православие. Вместо того, чтобы самому жить православно. 

– Вы читали акафист Игорю Талькову?

– Не читал, а просматривал. Простите, на церковном языке читать значит молиться. Нет, я не молился, конечно, я видел его и пролистывал. Стыдно… Я же помню его книгу «Монолог»: «Я изучал астрофизику и психологию, увлекаюсь философией, поэтому для начала поделюсь тем, что меня глубоко заинтересовало и взволновало. Вот несколько выдержек из расшифровки трансцендентальных, летящих на Землю из Космоса сообщений в вольном переводе человека—биопсихоприемника, экстрасенсора в четвертой ступени: “Дела земные плачевны. В момент скатывания Земли в предыдущий неузловой микроярус столетней цикличности произошло событие непредвиденное и роковые – были повреждены защитные, установленные высшими силами, инфернобарьеры и психополя, в результате чего над территорией России в предохраняющем слое образовалась дыра, связующая Земной Мир с миром потусторонним… Пространство отпустило бесконечно малый срок – десятилетие. Сверхпространственый туннель не закрыт, дыра расширяется”». Оккультизм, однако…

У него были дивные песни, но любовь к России еще не повод к канонизации…

– Люди сейчас ищут в разных явлениях – природных, социальных, в той же трагедии 11 сентября, признаки конца света. А как Вы считаете, есть ли хоть какое—нибудь основание думать, что мы живем в конце времен?

– Пророчества – это отдельная тема[230]. Но раз уж мы заговорили об этих терактах 11 сентября и нашей реакции на них, то мне бы хотелось обратить внимание на некую двуличность российской политики в этом вопросе. Потому что, с одной стороны идет официальное осуждение терроризма, правильные слова о том, что терроризм – в любом обличьи терроризм, и с ним надо бороться, а с другой стороны идет государственная политика поощрения терроризма. Я имею в виду то, что в наших городах до сих пор масса улиц и площадей носят гордые имена террористов – начиная от улицы Робеспьера, кончая улицей Свердлова, Урицкого, Халтурина, Войкова (убийцы царской семьи, т.е. детей). До той поры, пока наши дети будут воспитываться на мифе о том, что Николай II был кровавым диктатором (“кровавость” которого состояла только в том, что он пытался усмирить волну терроризма, “бомбистов”– эсеров, которая разгулялась в России в 1905—1907 годы), до той поры, пока учителя наших школ будут смотреть на историю России глазами террористов, ее разбомбивших, до той поры все эти критические выпады в адрес глобального терроризма не будут выглядеть искренними.

– Отец Андрей, в Ваших исследованиях Вы часто делаете прогнозы. Скажите, ошибались ли Вы когда—нибудь в Ваших прогнозах?

– Конечно же, я ошибался, и полагаю, что не один раз. Например, в период кризиса между Московским Патриархатом и Константинопольским я высказал предположение в журнале "Москва", что за этим стоит некая сознательная акция со стороны обеих сторон для того, чтобы в период этого раскола, когда наша Церковь формально с Константинополем не связана, Константинополь принял бы какие—нибудь радикально—экуменические решения и мог бы проголосовать за то, за что представители Московской Патриархии никогда бы не проголосовали… Это был период моего гипер—критического отношения к деятельности отдела внешних церковных сношений. Этот сценарий, как оказалось, ничего общего с реальностью не имел. Тогда я ошибся в своих прогнозах. Прошу прощения у митрополита Кирилла…

ОПРИЧНАЯ РЕФОРМАЦИЯ

Много лет я читаю лекции по технике религиозной безопасности. Конечно, на этих лекциях речь шла о сектах. Сейчас же в этом моем курсе приходится писать новую главу. Оказывается, мало прийти в Православную Церковь. Затем вырастает не менее трудная задача – как выжить в Православной Церкви.

С одной стороны – как не утратить человечность, не превратиться в какую—то неулыбчивую мумию. С другой стороны – как остаться в Церкви, не попав в псевдоправославную секту.

Сектанство – это не только те или иные кружки, которые собираются по домам культуры и кинотеатрам. От психологии сектанства не защищен и православный человек, и православный монах, и православный священник.

Самое тревожное мое наблюдение последних лет состоит в том, что сейчас, в начале XXI века, наша Православная Церковь оказалась на пороге не то что раскола, а гораздо более серьезной вещи. Я считаю, что на наших глазах начинается русская реформация.

В Европе Реформация произошла пять веков лет назад. У нас она припозднилась: ждала, пока не ослабнет государство. Пока была государственная власть с ясной и жесткой религиозной политикой (сначала православной, потом – атеистической), мирянский активизм осаживался. Теперь этот удерживающий отошел. И мы увидели лицо "русского бунта". Лицо Григория Распутина и Пелагии Рязанской.