It is true that man creates God in his own image and likeness, as he once created gods. And the most important thing is that this human image and likeness should come close to the image and likeness of God. There is a mysterious dialectic of the two, and not the action of one from top to bottom. Man created God in his own image and likeness – evil or good, cruel or merciful, rapist or liberator, etc. People and whole groups of people, entire nations adapted Christianity, like all religions, to their level and imprinted their desires on the image of God, and imposed their limitations on this image. This provided an excellent reason for denying the very existence of God. Bad anthropomorphism was not in giving God the character of humanity, compassion, seeing in him the need for reciprocal love, but in giving him the character of inhumanity, cruelty, lust for power.

In true humanity, not only the nature of man is revealed, but God Himself is revealed. The social categories of domination and power were transferred to God, which was a bad sociomorphism. But truly God is neither master nor ruler. A bad cosmomorphism was the transfer of the category of force to God. But God is not at all a power in the natural sense of the word. God is truth. The cult of God as a force is still idolatry. Nor is God being, for this would mean transferring the category of abstract thought to God. God is super-existent non-being. God is being, but not being. God is Spirit, but not being. Spirit is not being. The understanding of God as a concretely existing Spirit is taken from deep spiritual experience, and not from limited, objectified natural and social experience, which imposes on the idea of God a bad cosmocentrism and sociocentrism. It must always be remembered that in the subconscious layer of every man, the most modern man, the soul of the ancestors slumbers, ascending to the most primitive times. What were the beliefs of this primitive soul, above which only a select few towered?

The ancient soul was immersed in magic. By means of magic, she tried to fight the elemental forces of nature, inhabited by spirits, threatening her from all sides. Magic was a primitive technique of man. Primitive agricultural cults were magical in nature. Magic wanted to learn the secrets of the spirits of nature in order to master them, to be able to command the gods themselves. To know the name of a creature means to master it. Mana is a magical power, and a person's social position depends on it. The magical element in religion is non-moral, and it is only through a long process that the moralization of religions takes place. [3] The material element has always been strong in religions, and it remains to this day. It is well known what role the grain of bread, the emblem of human existence, played in the Eleusinian mysteries.

Religious materialism, which plays an enormous role to this day, is hostile to the spirit and freedom, it always means magical chaining. Magic promises power to a person, but it leaves him shackled by the cosmic cycle. The ancient beliefs of the pagan world remain in the Christian world and distort the very idea of God. And this is after Christianity freed man from the power of demons and spirits of nature. The ancient soul of the ancestors believed that the gods needed propitiatory and nourishing sacrifices, blood, and human sacrifices. In its transformed form, it remains in the belief that human suffering is needed to propitiate the wrath of God.

The old slavery of man manifested itself in the judicial understanding of redemption, in the experience of the relationship between God and man as a judicial process. The modern Hindu philosopher Aurobindo says that the concept of ransom corresponds to slavery. The ancient Hebrew prophets rose above the religious consciousness, which demanded first of all sacrifices, and placed above all the truth in the human heart. But the prophetic element has never been predominant in the history of Christianity adapted to the average social level. It is a great honor for the Russian religious thought of the nineteenth century that it has always had a negative attitude towards the judicial understanding of Christianity. Low-level human consciousness understood Christianity as a very cruel religion. An element of a cruel understanding of Christianity can be found in Syrian asceticism, in monasticism, brought up on the "Philokalia", in Bl. Augustine, in the official Catholic doctrine, in Calvinism, in the doctrine of predestination, in the doctrine of hell. Opponents of Christianity might have the impression that the coming of Christ worsened the condition of man.

The division into two races, the elect and the condemned, is contrary to the spirit of the Gospel, which, however, is also distorted by the human environment that received it. When man is a wild beast, he imagines God to be a wild beast. When he is human, he imagines God to be human. The inhuman idea of God is a remnant of the ancient darkness that provoked the protest of the new humanity. A person who has risen in dignity cannot reconcile himself to the religion of fear, revenge, hell, to the religious justification of cruelty on earth. And this was the process of purification of the knowledge of God. Already the transition of the Jews to monotheism was a huge step forward. But pure monotheism, which Judaism valued so much, was still a monarchical-despotic understanding of God. Only God, revealed in the Son, in the God-man, ceases to be God, a despotic monarch, and becomes a God of love and freedom. This is the revelation of God in spirit and truth. The Divine Trinity means the overcoming of monarchical concepts of God, which depict God as an Eastern tyrant and transfer sociological relations of domination to God. But slowly, too slowly, the ancient slave beliefs are being overcome. It should be noted that in Hindu religious philosophy there is no judicial understanding of the relationship between man and God, but in it it is connected with monism. Sankara's concept of God is static, while Eckhardt's is dynamic. [4] This is Christian dynamism. [5]

Deity is understood either by social images – master, king, father, or by dynamic images – the power of life, light, spirit, truth, fire. Only the second understanding is worthy of God and worthy of man. And here there must also be a huge change in God-consciousness, which will be liberating. It is not easy to awaken man from ancient nightmares in which the "I" tyrannized both itself and God, hence the crucifixion of God. The "I" was the fate of myself with God. [6] It cannot be strongly insisted that God is not a reality like the realities of the natural and social worlds. God is Spirit, God is Freedom and Love. It is finally revealed in the creative act of the Spirit, in the creative act of the Spirit, God is realized. In the creative act of the Spirit, in the creative act of knowing God and testing God, the birth of God takes place in life.

The old teaching that God created man and the world, having no need of them in the least and creating only for His own glorification, must be abandoned as a slavish teaching that deprives the life of man and the world of all meaning. God with man and the world is more than God without man and the world. Man and the world are the enrichment of the divine life. Amiel says that God is a great and misunderstood unknown. Léon Blois says that God is a lonely and misunderstood sufferer. They understood God better than the theologians. Apophatic theology is always right against cataphatic theology, only it respects the divine mystery, and it does not mean agnosticism at all. This is the great truth of mysticism, which knows communion with God better than theology.

All this leads to a radical reassessment of the traditional teaching about God's Providence, which led to atheism, because it made theodicy impossible. God reveals Himself to the world and to man, He reveals Himself in the Spirit, but He does not govern the world in the sense in which the world understands management. The usual teaching about Providence, which is repeated in conventional words without comprehending it, is incompatible with the fact of the existence of evil and suffering in the world. It is impossible to believe in the old teaching about Providence and God's management in this phenomenal, broken, enslaved, and necessitated world, in which it is not even possible to find the whole cosmos. [7] We have been told that God is present in all things. But the presence of God cannot be found in plague and cholera, in murder, in hatred and cruelty, in violence, in evil and darkness. The false teaching of Providence led to a slavish worship of power and authority, to the apotheosis of success in this world, and ultimately to the justification of evil.

Этому противоположно трагическое чувство жизни. Бог присутствует в свободе и любви, в истине и правде, в красоте. И перед лицом зла и неправды Он присутствует не как судья и каратель, а как оценка и как совесть. Бог и есть Тот, к Кому можно уйти от ужасов, безобразий, жестокостей мира. В беспокойном вопрошании Маркиона была большая правда, хотя ответ его на это вопрошание был ошибочный. Он не понимал ступенности откровения и преломления его в ограниченной и жестокой человеческой среде.[8]

Философски переоценка учения о Промысле должна выразиться так: на Бога не переносимы понятия, выработанные для мира феноменального и к нему лишь приложимые. Промысл не действует в совокупности феноменального мира, и его можно обнаружить лишь путем страшных натяжек. В этом нашем мире есть много иррационального, несправедливого, бессмысленного. Но есть великая тайна в том, что в индивидуальной судьбе каждого человека можно видеть руку Божью, видеть смысл, хотя и не подлежащий рационализации. Ни один волос не спадет с головы человека без воли Божьей. В более глубоком, неэлементарном смысле это верно, несмотря на то что в мире, лежащем во зле, нельзя видеть промыслительного управления Бога. Это связано с соотношением индивидуального и общего. Аверроэс думал как раз обратно, что Бог интересуется лишь общими законами мира и родом, а не индивидуумом. Он думал, что если бы Бог знал частное, то в Нем была бы постоянная новизна, что противоречило каменному представлению о Боге.

В этом нашем мире действует не только Бог, но также рок, необходимость, случай. Рок продолжает действовать там, где мир покидает Бога и где Бог покидает мир. Минуты и времена богооставленности – роковые в человеческой жизни. Человек и мир подчиняются неотвратимой необходимости в результате ложно направленной свободы. Случай же, играющий огромную роль в жизни, есть как бы потерянность и беспомощность человека в множественном мире, в котором действует огромное количество неуловимых, не поддающихся рациональному учету сил. Несчастный случай, который представляется нам совершенно бессмысленным и жестоким, и означает, что мы живем в падшем мире, в котором нет Божьего управления целого. Но этот же несчастный случай может получить высший смысл в моей судьбе, внедренной в мир феноменальный. Веру в то, что все происходящее со мной имеет смысл, нельзя выразить в космологической системе, как делает теологический рационализм. Всегда нужно помнить, что Бог есть Дух, но не природа, не субстанция, не сила, не власть. Бог есть Дух, т. е. свобода. Бог есть Дух, т. е., значит, мыслить Его нужно апофатически по отношению к реальностям природного и социального мира. Обычное понятие Промысла взято из управления государством. Бог представляется как бы самодержавным главой государства. Огромное значение имеет освобождение от остатков древнего идолопоклонства. Идолопоклонство возможно не только по отношению к идолам, но и по отношению к Богу. Это есть очищение откровения от дурных человеческих привнесений, освобождение от рабьих религиозных идей и верований.

Христианство учит о распятии Бога, что было для иудеев соблазн, для эллинов безумие. Но великую идею страдания и распятия самого Бога человеческое сознание исказило привнесением понятий, взятых из падшего социального мира, и отношений, существующих в нем. Таково унизительное и для Бога, и для человека понятие искупляющего значения крови: Христос вместо нас испытывал страдания за наши грехи, Бог принес в жертву Своего Сына, чтобы получить сатисфакцию за грехи людей, и т. д. Грехопадение понимали как непослушание. Вводились нелепые идеи, что Бог может быть оскорблен. Искупление основывалось на идее justitia vindicativa.[9] Жозеф де Местр говорит, что человек живет под раздраженной властью и раздражение может быть ослаблено лишь жертвой, что невинный может заплатить за виновного, что очищение требует крови, что мучение невинного приятно Божеству.[10] Этому противоположно более высокое, так называемое физическое или мистическое, понимание искупления (св. Афанасий Великий). Очищенное богопознание должно признать таинственность, непостижимость распятого Бога, т. е. Бога нуждающегося.

В тотемистических культах жертвоприношение было средством сообщения со священным. Жертва как бы создает священное. В этом было еще темное, непросветленное предчувствие тайны, которая будет явлена крестной жертвой Христа. Но и внутри христианства первоначальная языческая тьма не была еще окончательно преодолена. Есть парадокс религии, и особенно религии христианской: спасение есть вместе с тем угроза гибелью. Христианство было понято как ловушка. Из запугивания гибелью сделали главное орудие религиозного управления человеком и человеческим обществом. Раскрытие бескорыстной любви к Богу представилось Боссюэту в его спорах с Фенелоном ересью. Торжествовал теологический утилитаризм. Часто думали, что нужно защищать Бога, хотя в действительности надо защищать человека.