Кризис человека и связанная с ним тема о гуманизме могут быть разрешены лишь на почве нового христианского гуманизма. Это не есть возврат к гуманизму Эразма и некоторых людей Ренессанса, сохранивших еще связь с христианством, это есть новое явление, предполагающее осмысливание из глубины христианства всего опыта новой истории. Ренессансная эпоха выходила из христианства средневекового, в котором не были ни поставлены, ни разрешены проблемы свободы и творчества человека. Ряд веков нового времени протекала гуманистическая история, все [193]

более отдалявшаяся от истоков христианства. Этого не остановила и Реформация, которая сама подверглась этому процессу. Сейчас происходит поворот, конец «новой истории» и начало истории более новой. В чем особенность этой новой эпохи? Это процесс, в известном смысле обратный тому, который происходил в эпоху Ренессанса, обратный в отношении темы гуманизма. Гуманизм нового времени изжил себя и дошел до пределов, за которыми он исчезает. Мы живем в античеловечную эпоху. Гуманизм, а значит и достоинство человека, могут быть возрождены лишь из религиозной глубины. Современный человек имеет опыт, которого не имели люди Ренессанса, не имел еще Эразм, как не имел еще и средневековый человек, связанный в своем творчестве. И этот человек, полный тоски, идет или по пути разложения, или по пути обретения новой цельности, свободы и творчества. Второй путь возможен лишь в том случае, если человек сознает с большей силой, чем раньше, что он есть свободный дух, а не зависимое существо, порожденное исключительно природой и обществом. Только потому человек может овладеть природой и обществом, не быть их рабом. Достоинство человека предполагает существование Бога. В этом сущность всей жизненной диалектики гуманизма. Человек есть личность только в том слу–чае, если он есть свободный дух, отображающий Высшее Бытие философски. Эта точка зрения должна быть названа персонализмом. Этот персонализм ни в коем случае не должно смешивать с индивидуализмом, который губит европейского человека. Это персонализм коммюнотарный и социальный. Настоящий гуманизм ставит не только проблему человеческой личности, но[194]

и проблему общества, проблему общения людей, проблему «мы». Это предполагает новое сознание в христианстве, раскрытие христианской антропологии, которая не была еще достаточно раскрыта в истории. Русский коммунизм был огромным опытом в истории человечества, который будет иметь последствия для всех народов. Страх перед этим опытом менее всего может быть плодотворен. В опыте русского коммунизма было много противоречий, которые можно разно оценивать, но эти противоречия будут разрешаться в творческом процессе жизни. Опыт русского коммунизма, как и столь отличный опыт Ницше, принадлежит христианскому периоду истории, он ставит перед христианством новые задачи, но ставит их и перед гуманизмом. Русская коммунистическая революция началась совсем не с гуманизма, но приходит и должна прийти к гуманизму. Это уже начинают провозглашать. Но это предполагает изменение духовной основы. Старый гуманизм, хотя бы и в форме марксистской, не может дать такой основы. Все это обнаруживается медленно и<не>следует проявлять слишком большое нетерпение к жизненным процессам в русском народе. В России все происходит иначе, чем в Западной Европе, и потому так трудно западным людям понять происходящие там процессы. В России не было западного ренессансного гуманизма, но в ней с особенной остротой переживается кризис гуманизма. То, что может отсюда произойти, не будет результатом необходимого процесса, исторического фатума. Это новое предполагает свободу человека в создании грядущего, акт духа.

ДВЕ МОРАЛИ

Первая публ.: Две морали. — Новая земля. — Июн. 1946. — №6. — С. 1–3. (Клепинина, №466)

Воспроизводится по изд.: Истина и откровение. СПб.: Изд–во Русского Христианского гуманитарного института, 1996. Тут дано по машинописному оригиналу.

Одного видного французского социалиста спросили, как бы он определил различие между социалистами и коммунистами. Он ответил: «Это не есть различие программы, это есть прежде всего различие между людьми честными и людьми бесчестными». Это мне напомнило, что в первые годы революции я спросил одного социал–демократа меньшевика, что он думает о Ленине. Он ответил: «Я порвал с этим человеком с 1903 г., он не делает никакого различия между добром и злом». Он был бывшим другом Ленина и вместе с ним закладывал основы русской социал–демократии и редактировал «Искру»1. Как понять это? Этого нельзя понять грубо и буквально. Эти ответы совсем не должны иметь того смысла, что коммунисты дурные и бесчестные люди, что было бы неверно и несправедливо. Среди коммунистов есть героические люди, способные на большие жертвы, беззаветно преданные своей идее. Буду иметь в виду только искренних, убежденных, верующих ком-

195//196

мунистов. Один доминиканский монах из «резистанса», сидевший во время оккупации в тюрьме с коммунистами, говорил мне, что это лучшие люди Франции. И тем не менее ответ французского социалиста о бесчестности коммунистов заключает в себе какую‑то правду, как и слова о том, что Ленин не делал различия между добром и злом. Если понять это без всяких углублений, то это значит, что коммунисты прибегают к дурным средствам для осуществления своих целей, что на них нельзя положиться в каких‑либо соглашениях, что они практикуют в политике ложь и обман. Но смысл этого гораздо более глубокий, чем думают, и это совсем не значит, что у них нет своих понятий о добре, нет своей иной честности. Коммунисты, как и многие настоящие революционеры, манихейцы в том смысле, что они резко делят мир на две части, на царство Ормузда и царство Аримана, света и тьмы. Царство Ормузда, царство света — это они и их движение. Весь остальной мир есть царство Аримана, царство тьмы, он во власти диавола. Коммунисты считают состояние мира непереносимым, его нельзя терпеть. Мир есть чумная эпидемия, и все силы должны быть направлены на искоренение эпидемии. С диаволом, посылающим чумную эпидемию, нечего церемониться, его можно обманывать, можно его какими угодно способами уничтожать, чтобы одолеть тьму. Оправданы даже пытки для борьбы с царством диавола. Процесс старых коммунистов2 в этом отношении очень показателен. Трудность нравственной оценки коммунистов зависит от того, что они отрицают так назывоемую» общечеловеческую, универсальную мораль, которую хотят применить к ним,

196//197

оценивая их. Это самое главное. Эту общечеловеческую мораль они считают буржуазной моралью, которую целиком относят к царству тьмы, к диаволу. Эта мораль есть лишь хитрость в борьбе, которой пользуются для их ослабления. Но коммунисты имеют свою мораль, которая станет общечеловеческой после их окончательной победы, мораль коммюнотарную, которую они считают более высокой, чем, напр<имер>, мораль католическую, в которой такую роль играет, напр<имер>, семейный эгоизм. Можно было бы сказать, что это сектансткая революционная мораль, которая может быть будет универсальной, но пока она делит человечество на две части, между которыми не может быть примирения. Это заложено в марксистском учении о классовой борьбе. Различие буржуазии и пролетариата в капиталистический период истории не есть только описание фактической исторической реальности, которая не покрывается этим противоположением, это есть различие аксиологическое, оценочное, моральное, вопреки желанию марксистов быть совершенно свободными от элемента морального… Тем не менее различие между буржуазией и пролетариатом есть различие между злом и добром. К «буржуазии», которая объемлет целый мир, не может быть общечеловеческого отношения. Так назыв<аемая>общечеловеческая мораль лишь мешает борьбе и победе, она есть хитрость буржуазного врага. Социалисты же согласны признавать общечеловеческую мораль, они готовы терпеть зачумленное состояние мира, откладывая свои реформы, и потому они делаются врагами. Несоответствие между средствами и целями связано с этим резким делением мира на две части.