изумительном художественном даре. Русская человечность распространяется не на достижения лишь высших качеств человечности, но на всех и на самых скромных, самых маленьких, самых последних людей. Известна также человечность Максима Горького, но она у него была связана с революционным миросозерцанием. Русская революция, в которой была жестокость, как и во всякой революции, хотя, может быть, и меньшая, чем в революции французской, заслонила для западных людей такие характерные русские свойства, как сострадательность и жалостливость. Так, напр<имер>, период торжествующего воинствующего атеизма в русской революции заслонил источник русского атеизма и затруднил его понимание. Русский атеизм первоначально возник из сострадания и гуманитарных чувств. В этом было что‑то схожее по внутреннему чувству с возникновением маркиониз–ма, т. е. с трудностью примирить существование Творца мира, всемогущего и всеблагого, со злом и страданиями мира [Гарнак в своей книге «Marcion: das Evangelium vom Fremden Goft»3 говорит, что в русской религиозности есть что‑то близкое Маркиону.]. Но в умственной атмосфере XIX века это приняло, конечно, иные формы, чем в эпоху Мар–киона. В дальнейшем русский атеизм из страдальческого делается агрессивным, и в час победы тех, которые его исповедовали, из преследуемого делается преследующим. В этом отношении Россия прошла через момент, который сейчас уже изжит. Тут была роковая экзистенциальная диалектика, в которой человечность могла перерождаться в бесчеловечность.

246//247

Это не раз происходило в истории. Но остается несомненным, что человечность, отражавшаяся во всей русской литературе, остается характерным свойством русской души. Это по–новому обнаруживается в со^ ветской литературе и в советском искании неогуманизма. На последнем Всероссийском съезде4 народный комиссар просвещения Потемкин заявил: «Основная черта советского просвещения — гуманизм, демократия, пламенная вера в творческую силу знания и воспитание молодежи в патриотическом и народном духе. Его задачи — уметь подойти к ребенку и развить в нем хорошие качества, присущие русскому народу, — деятельность, скромность, беззаветную преданность Отечеству и любовь к свободе». Огромное значение имеют педагогические идеи Льва Толстого. Поворот к гуманизму означает признание ценности человеческой личности. Остается, конечно, сложный и беспокойный вопрос, почему социальное переустройство общества проходит через период ослабления чувства личности и антигуманизм.

Наиболее влиятельные течения русской мысли XIX века были социалистически окрашены и даже, когда они не были оределенно социалистическими, они во всяком случае были резко антикапиталистическими и антибуржуазными. Россия в лице своей мыслящей интеллигенции, в лице своих влиятельных мыслителей и писателей определила себя как мир, враждебный миру буржуазному. Это традиционный русский мотив, в котором сходились революционер Герцен и

247//248

реакционер К. Леонтьев, славянофилы и западники, люди мысли религиозной и антирелигиозной, народ–кики и анархисты, Достоевский и Л. Толстой. Когда обнаруживалась у нас вражда к Западной Европе, то это обыкновенно была вражда не к Западу вообще, а к западному буржуазно–капиталистическому миру. И вражда эта определялась тем, что это мир античеловечный, раздавливающий живую человеческую личность. Отец левой русской интеллигенции и предшественник русского социализма в XVIII веке Радищев говорил: «Душа моя страданиями человечества уязвлена стала». Фурьерист Петрашевский, глава кружка, за участие в котором Достоевский был сослан на каторгу, говорил, что, не находя для себя никого достойного любви среди мужчин и женщин, он посвящает себя служению человечеству. Можно установить четыре периода в истории русского соци — ализма. Первый период — это утопический социализм в духе Сен–Симона и Фурье. Второй период — это социализм народнический, близкий к Прудону, но наиболее оригинально русский. Этот тип социализма можно назвать индивидуалистическим социализмом. Таков социализм Герцена и Михайловского. Но наряду с принципом высшей ценности человеческой личности как цели, он утверждает коммюнотарный характер русского народа, опирается на крестьянство, связывает себя с традиционными формами крестьянской общины и рабочей артели и не хочет допустить развитие капитализма в России. Человек ставится выше государства, национального богатства, которому противопоставляется народное благосостояние, выше цивилизации, которая может быть античелове-

248//249

ческой. С этим связано и русское отношение к собственности, которое очень отличает Россию от Запада. Известно, что русский народ не знал римских понятий о собственности, согласно которым собственник имеет право не только пользоваться собственностью, но и злоупотреблять ею, что превращает собственность в абсолютное и античеловеческое начало. Русские люди не имеют такой привязанности к собственности, как западные люди, даже как западные социалисты. Русские купцы, наживая миллионы иногда нечистыми путями, в глубине души не считали свою собственность священной и в светлые минуты своей жизни могли отказаться от всего и стать монахами или странниками. Я это как‑то выразил в такой форме, что русским свойственны были буржуазные пороки, но не свойственны были буржуазные добродетели, как людям Запада. И это характерная черта. При таких свойствах в России не могло создаться сильной, уверенной в своей правоте буржуазии, не могло обнаружиться влиятельной буржуазной идеологии. Русские верили в течение всего XIX века, что Россия раньше и лучше Запада разрешит социальный вопрос. Все это объясняет, почему именно в России возможен был опыт коммунизма, очень затрудненный на Западе. Русское отношение к собственности связано с отношением к человеку. Человек ставится выше собственности. Бесчестность есть обида, нанесенная человеку, а не обида, нанесенная собственности. В западном буржуазном мире ценность человека слишком определялась не тем, что есть человек, а тем, что есть у человека.

Но русская природа противоречива и поляризована, и уже в конце 60–х годов и в начале 70–х годов

249//250

у нас обнаружилась и обратная, негуманистическая сторона социализма. Это мы видим в Нечаеве, написавшем катехизис революционера, испугавший даже Бакунина. Нечаев оправдывал самые дурные средства для осуществления целей, которые почитал добрыми. В 70–е годы Ткачев представлял тип социализма, в котором ценность человеческой личности исчезла. В отличие от антиэтатической, почти анархической тенденции большей части русских социалистов–народников, он был сторонником сильного, диктаторского государства. По некоторым своим мыслям он предшественник Ленина. В лице Желябова, главы партии «Народной воли» и участника покушения на Александра II, приговоренного к смертной казни в процессе 1 Марта, социализм делается опять более гуманным, и в нем обнаруживаются даже элементы сознательного христианства, несмотря на допущение террора. Третий период русского социализма есть социализм марксистский, возникший в 90–х годах прошлого века. Основания его положила заграничная группа Плеханова, Аксельрода и Веры Засулич. Первоначально это был западный классический марксизм. Марксизм понимался как социологический детерминизм и эволюционизм, достижение социализма ставилось в зависимость от промышленного развития, от развития производительных сил страны и образования фабричного пролетариата. Эта форма социализма была направлена на борьбу с народническим социализмом и нанесла ему удары, от которых ему трудно было вполне оправиться. В нем была найдена как бы база для освободительного движения, которой не могло быть крестьянство. В марксистском социализме, наиболее

250//251