Международное и экономическое положение Советской России очень трудное. Она окружена врагами на Западе, особенно враждебны ей англо–саксонские страны. России нужно внутреннее единство, но духовная свобода в стране не только не мешает единству, она именно способствует ему, отсутствие же свободы разделяет и внушает вражду. Антикоммунистический фронт на Западе мешает развитию свободы в России. Тоталитаризм и изоляцию начинают рассматривать как защиту. Но не следовало бы так определяться врагами, как не следует слишком преувеличивать количество врагов. Лучше быть свободным в своем самоопределении. Факты гонения на свободу творчества только увеличивают вражду Запада к Советской России, и притом не капиталистических кругов, не трестов, которым не к лицу защищать свободу духа, а культурной интеллигенции стран Запада, которая, естественно, дорожит свободой мысли и творчества более левых христианских движений и рабочих классов. История с Ахматовой и Зощенко, с утеснением кинематографа, театра, музыки, превращается в антисоветскую пропаганду со стороны самих Советов, сеет внутреннюю рознь и дает оружие в руки врагов.

России сейчас необходимо, чтобы наряду со свободой церкви и религиозной жизни была бы дана свобода мысли и литературы. Никакая власть мира, будь [294]

то власть святых, ни при каких условиях не смеет утверждать диктатуру над духом, она не может этого делать и при существовании экономической и политической диктатуры, которая не есть нормальный и желанный строй, но иногда оказывается роковой необходимостью. Диктатура над духом, над творчеством, над мыслью и словом есть не необходимость, а зло, вытекающее из ложного мировоззрения и ложного направления воли к властвованию. Так порождается лишь рабство. В этом главная трагедия России. Об этом нужно говорить правду, и правда эта направлена не против Советской России, а в ее защиту. Диктатура над духом есть неверие в свой народ, такое же неверие, какое мы видим у непримиримых врагов Советской России, которые ничего, кроме зла, в ней не видят и ставят крест над русским народом. Таковы многие русские в Америке. Во имя веры в русский народ и в его призванность осуществить более справедливый социальный строй. чем буржуазные демократии Запада, нужно требовать свободы духа, совести, мысли, слова, творчества, невмешательства власти в свободные дела духа. Пусть власть способствует экономическому развитию России и подготовляет военную защиту России на случай необходимости, но пусть не вмешивается в духовную культуру. Принципиально нисколько не меняет дела, когда говорят, что все это делает не власть, а партия. Никакая партия, никакая власть, хотя бы в трудный переходный период, не может претендовать на полное выражение души народа, его воли, его творческих исканий. Всякая власть всегда частична, а не тоталитарна, всегда должна быть подчинена выс [295]

шим целям. Не думаю, чтобы Россия шла к демократиям западного типа, она создаст свой тип советской социальной демократии, но она должно идти к свободе, к реальной свободе. И русский народ должен оставаться верным русскому универсализму. Замыкание в национализме было бы изменой русской идее. Нужно верить в животворность свободы. Это и есть вера в творческие духовные силы, а не в одну только материальную необходимость. Верю, что эти силы есть в русском народе.

САРТР И СУДЬБА ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМА

Первая публикация: у Клепининой нет.

Воспроизводится по изд.: Истина и откровение. СПб.: Изд–во Русского Христианского гуманитарного института, 1996.

Необыкновенная популярность Сартра, мода на него и на экзистенциализм имеют симптоматическое значение; [для Франции значение скорее отрицательное]. Экзистенциальной философии, серьезной и трудной, грозит опасность превратиться в Das Man Гейдеггера. Это может стать печальным концом экзистенциализма. Сейчас трудно вспоминать, что в прошлом экзистенциальными философами были такие люди, как Паскаль и Кирхегардт. Сартр разнообразно талантливый человек, он философ, романист, драматург, журналист. Может быть, лучшая его книга — роман «La Nausee»', где уже поставлена тема о творчестве человека, как выходе из низменного и тошнотворного существования. Его задуманный в трех томах роман «Les chemins de la liberte»2 не удался, особенно слаб второй том. Но есть отдельные замечательные мысли, раскрывающие оригинальное мироощущение Сартра. Огромная философская книга «L'etre et le neant» очень зависит от Гейдеггера. По методу он хочет быть верен феноменологии. Но внут-

296//297

ренно книга еще более зависит от Фрейда и психоанализма. Нельзя отрицать больших дарований Сартра, но в нем есть слишком большая легкость, [чувствуется недостаток нравственной сериозности], есть элемент интеллектуальной игры. В нем нет германской метафизической глубины, которая есть у Гейдеггера. Опасность для французской интеллектуальной элиты в том, что в ней происходит процесс утончения, а не углубления. Утонченность может быть показателем упадочности. Сартр прежде всего тонкий психолог, более, чем метафизик. Глубины у него и не может быть. Он начинает свою философию с решительного отрицания тайны. За миром явлений ничего нет. Он почему‑то это считает доказанным. Мир плосок и низок, человек низок. Бытие мира вызывает тошноту. В конце концов он принужден прийти к натурализму и даже к утонченному материализму. Для него не существует духа и духовности, духовный опыт есть лишь иллюзия. Натурализм ограничивается лишь идеей свободы человека, которая играет у него большую роль… Но до актов свободы, которые он обещает3 в будущем, Сартр погружен в bas fond существования. Нужно протестовать против страшного злоупотребления словом transcendence4 у современных экзистенциалистов. Употребляют новую терминологию, которая рискует оказаться оригинальнее мысли. Но традиционное слово transcendence постоянно употребляют в смысле совершенно ином, чем это принято. Могут сказать, что transcendence просто значит depassement5. Но transcendence есть не de‑passement dans се monde6, a depassement de ce monde7. Наибольшее право употреблять слово tran-