Мистика прямо противоположна разорванности, «отвлеченности» душевной жизни, при которой разум отделен от воли, воля  — от ощущений и чувствований. Мистика есть живое, органическое соединение в полноте бытия человеческого, и потому нельзя ее противополагать всякому знанию, всякой разумности и нельзя настаивать на ее исключительно иррациональном характере. Повторяю, что мистические переживания заключают в себе некоторое знание реального бытия, некоторое отличие его от своей субъективности, от своих фантазий и галлюцинаций, мистический опыт есть уже начало интуитивного знания. Само резкое противоположение между стихийностью и сознательностью, между опытом и разумом есть продукт рационализма, есть условное рассечение. В стихии мистики загорается светлая точка сознания, это среда, в которой происходит прозрение, искание, движение к какому‑то смыслу, хотя сама по себе мистика не есть еще выход из тьмы и рабства, а только транспсихическая фактичность. В мистике самой по себе, в оторванном факте ее наличности, нельзя еще найти ни «нет», ни «да», это лишь живая атмосфера бытия, в которой мы должны двигаться.

[16]

В мистической стихии, в опытном общении с недрами бытия можно искать только религиозного смысла и можно двигаться только к религии. Всякоесобытие в мистической жизни носит уже характер не просто мистический, но и религиозный. Прозревающая мистика становится религией 7. Оставаться в сфере мистики и не переходить к религии значит не двигаться, значит навеки утверждать слепоту. Религия есть зрячая и реальная мистика. Желать мистики и не желать религии  — ужасный самообман; это значит желать, чтобы ничего не происходило в мистической стихии, желать слепоты и иллюзионизма, стояния на месте или безысходного кружения, отрицать всякое творчество, вверять судьбу мистики субъективным мистификациям. Адогматическая мистика, гордящаяся своим свободолюбием, легко превращается в насилие над волей к свету, над свободной жаждой движения и событий. Религиозные же «догматы», завоеванные нашей свободой, не «статические», а «динамические» догматы  — это обострение нашего внутреннего зрения и события от этого обострившегося зрения происшедшие, радостные, давно желанные встречи 8. И я признал бы только один вид догматической статики: статику, как максимум движения, как абсолютную полноту движения. Такого статического догматизма я хочу, жажду, так как свободная моя воля направлена на завоевание для меня полноты, максимума событий и встреч с тем, кого полюбил, объятий и лобзаний с живым существом мира, Догмат  — это компас, помогающий двигаться вперед, а не назад или в сторону. Мистики же слепые, иллюзорные, адогматические как бы ничего не хотят, никаких встреч и событий, хотят ничего не увидеть или ничего не сказать об увиденном. В существе своем они хотят и хотят, быть может, тех же встреч, что и мы, но находятся во власти неразумения. Хотелось бы особенно подчеркнуть, что я понимаю мистику в расширенном

7 Эпохи особенного, напряженного развития мистики, ночной мистики, когда мир наполнялся демонами, обычно предшествовали сильному религиозному свету. Так было в последние дни жизни античного мира: язычество перед явлением Христа заболело мистикой. Такова же религиозная роль мистики и в нашу эпоху.

8 Основные догматы христианской религии  — не теории, не идеи, не отвлеченные учения, а факты. Что Христос  — Сын Божий, это конкретный факт вселенского бытия, а не теория.

[17]

смысле и утверждаю объективный и общеобязательный характер мистики. Мистика не должна быть отождествлена с визионизмом в духе Сведенборга илиисключительным экстатическим состоянием, которого добивался Плотин [11]. Объективная мистика, связанная со смыслом всемирной истории,  — вот мой тезис.

II

В чем существо религии, основной нерв ее, зачем и почему религия нужна нам? Религия есть гнозис, не отвлеченное знание, а конкретное, органически полное постижение и испытывание смысла жизни личной и мировой 9. Сущность религиозной жизни в таинстве, в действии, но таинство предполагает некоторый гнозис: чтобы таинство было, нужно знать Бога, во имя которого оно совершается. Мне нужна религия, чтобы открылся смысл моего существования и смысл мировой истории и чтобы связался, скрепился навеки мой личный смысл со смыслом мировым. Я уповаю, что в религии, в религиозном гнозисе, религиозном прозрении откроется мне тайна о моей личности, откроется, что я, откуда я и зачем я, и тайна о мире, о реальности, с которой я связан бессмысленно, а хочу связать себя осмысленно. Если не приоткроется таинственный смысл мирозданья, мое предназначение в универсуме, то мне жить неинтересно, тоскливо и не знаю, как жить. Я не могу найти себя, утвердить свою юность, если не ведаю смысла мировой жизни. В существе своем религия индивидуальна, так как открывает тайну личной судьбы, разрешает томление индивидуальности, и универсальна, так как связывает судьбу личности со смыслом мира, с Личностью универсальной, всеединой. Глубокий корень всякой религии в том, что так ужасна и нестерпимо бессмысленна судьба личности, если она оторвана от судьбы мира и предоставлена слабым силам человеческим. Смерть  — самый страшный, трагический факт разрыва между личностью и миром, и все религии пытались осмыслить

9 Я хотел бы идти не за лжехристианствующими гностиками [12], как Валентин, Василид и т. п., а за подлинно христианскими гностиками, как Ориген, Климент Александрийский и многие восточные богословы–философы (Максим Исповедник и др.).

[18]