Ты едешь зимним закатом на автобусе, закат прекрасен, город жуткий, люди мрачны. Ты в печали и тревоге, ты знаешь только эту красоту и близость смерти: скоро кончится мой отрезок времени и начнутся другие времена, без меня. Но таково было положение человека всегда. Откуда же в исторических, философских рассуждениях «картины мира», «идеологии», «господствующие представления эпохи»? Если бы тебя стали описывать как руководящегося такой‑то моралью, таким‑то протестом, ты был бы оскорблен. Рассуждать о классах, типах, образах поведения людей прошлого и т. д. — жуткая фантасмагория; трудно понять, откуда все это нездоровье и бессмысленное пристрастие. Я часто почему‑то представляю себе дворового крепостного; наверное в параллель к моему положению. Вот я подъезжаю к усадьбе, везу — что? — лес, статую из города, французские книги. Та же печаль и тревога. Соблазн встретиться в поле с крестьянкой, пойти на игрища. Совершенно в стороне от меня анализ моего понимания рабства и господства; я не унижусь до того чтобы их понимать, мне достаточно что они отвратительны. Единственная связь, единственный смысл всей моей жизни в том, что я из нее сейчас сделаю, а я не захочу обманывать себя здесь, в этом важном вопросе, и понимаю отправные моменты ситуации: красота, близкая смерть, бессилие, нищета. Если «интерпретируя» события, людей, прошлое мы не понимаем, что с людьми было всегда как со мной сейчас, все обесценивается. Здесь ключ к герменевтике, а не в легкой схеме мировых событий.

13.12.1977

Безумные тоже хотят спасения. Хотя цели, которые они себе ставят, чудовищны и губительны, надо знать, что не конкретные эти цели их влекут сами по себе; они рвутся к ним так сказать от слепоты, потому что не видят того, что им на деле нужно. Когда они дорываются до власти, все начинается еще хуже. Но власть им нужна все‑таки прежде всего для того же, для чего всем все нужно: для спасения. Мы не учитываем духовности людей. У нас слепота наоборот: мы не видим в вещах их влекущей силы для людей, поспешили смотреть на них бесстрастно, когда все на них смотрят страстно. Наша слепота. Особенно чего не учитываем, так это духовности русской власти, ее духовной эзотерики (впрочем на Западе так же рвутся к спасению и так же хватаются за ближайшие вещи). «Хотя сейчас недостатки, но мы идем в нужном направлении» — это конечно религиозное отречение от мира. Эти недостатки никогда не кончатся и, главное, никому не надо чтобы они кончались, наоборот без них бы пришлось принять мир, а этого как раз не хочется. В демоническом отречении от мира огромная духовность. Радость в том чтобы идти к идеалу и видеть, что он вразрез с действительностью. Для действия должно быть поджигающее сознание нелепости или мира или своего идеала. Власть всего прочнее в разрухе и развале. Именно тогда обостряется смертельное наслаждение отвержения мира. Отвержение мира прекрасно, когда мы при Боге, творце бесчисленных миров; отвержение мира тогда такая же радость как его сотворение. Когда мы наоборот не при Боге, отвержение мира превращается в нигилизм. Хотят только лететь в духе. Черный огонь.

21.12.1977

Священник у Николы на Кузнецах говорил о том что много званых для пира. Самое простое — радость жизни. Только радость надо понимать не в смысле суеты, а в смысле покоя, довольства щедростью. Щедростью чьей? Не допытывайтесь. Зачем знать, почему нам хорошо? Это все равно что пытаться знать почему все так, а не иначе. Почему я это я. Ведь наше хорошо и есть мы сами, в нас нет никакой особой «личности» помимо этого хорошо. Надо избегать всех форм гложущего вопроса «почему мы таковы», беречь силы для другого, «для чего мы есть». Человек безумно много торгуется с Богом об условиях, на которых принимает от Него себя, до противной мелочности доходит. К сожалению дело не только в том что человек не знает о несметности божественного богатства и что оно всегда дается тому, кому есть для чего. Главная беда что брать‑то мало кто хочет. Человек только наполовину сотворен, дело застопорилось: с появлением первых начатков свободы воли он заупрямился и дальше ни в какую. Мучительно застряв на пороге, он и обратно не может и вперед не хочет. Воля хочет воли («воля водит волю»), воля к воле ничего не хочет, разгоняет саму себя в пустом кружении. Тоска, свист, не то что радость, последнее тепло уходит в прорву. Какое — тепло!

В храме Николы на Кузнецах слева под куполом Христос говорит с народом. Дородные матроны, пышные дети, и может быть многие духовно слепы или еще как‑нибудь порочны. Христос изможденный, горящий. Но он не выступает моралистом, не ест их плоть. Он всех прощает — заранее. Он глубже вины. Он хочет согреть всех из глубины, чтобы растаяла короста. Отвратительный, прекрасный для него как бы все равно, он впитывается в каждого. Почему христианство не этика.

25.12.1977

Человека не должно удивлять, если несколько дней кряду ему маячит безграничная щедрость вещей. Или должно удивлять: тем, что только несколько дней, а не все дни его жизни. Она присутствует всегда, но ее ощущение тревожно, душу разнимает. И вот человек устраивается в себе, чтобы и справедливо надеяться на ее несметность и черпать из нее — и не мучиться, не маяться как лунной ночью. Декарт, или вот — городские фонари чтобы не видеть звезд. Грабя, выдают за свое. Но раз грабят, значит видят, знают. Люди даже в гадости и злобе боги. Именно выражение скверности на лице. Оно тоже знак мучения (у животного не может быть злобы на лице). Яростные грабители тоже всеми силами срывают ведь не что иное как тот же поток даров. Конечно, в них он и гаснет. Художник наоборот его выводит из невидности того, что всегда на виду.

29.12.1977