Дорогая Наташа, целую маленького и забываю, где кончаюсь я, где Вася, где маленький, где мой отец. Как растет маленький? Здоров ли? Играете ли вы ему Моцарта? Непременно играйте. Покажите ему картинки, которые я присылаю домой. Подвигаетесь ли в английском. А главное, не забросили ли музыку? Это было бы очень грустно. У нас дома кажется остались ноты, вероятно найдется что нибудь и для вас по вкусу. Целую маленького, кланяюсь вам.

П. Флоренский

г. Загорск

(б. Сергиев)

Московской области

Анне Михайловне

Флоренской

Пионерская ул., д. 19

Флоренский

Павел Александрович

Сп. 1, Осн. 1

1936.ΧΙ.26—27. Соловки. № 82. Дорогая Аннуля, сегодня получил твое № 31 от 12 ноября. Оно в печальном и сером тоне. Конечно, мне понятно, что вам живется не легко и тебе—в особенности. Но зато у тебя, ведь, есть и много радостного, его ты не ценишь достаточно, т. к. оно есть, а если бы не было, то стала бы о нем печалиться. В частности же я не понимаю, как это ты могла написать о чувстве своей ненужности. Тобою держится весь дом и чрез тебя связываются все домашние отношения. Это говорю не только я, но и все, кто видит наш дом. Говорить при таких условиях о ненужности значит совершенно извращать действительность. Дело не в том, чтобы давать детям указания по частностям их работы и обучения, дети сами найдут разрешение возникающих вопросов, а—в создании общей атмосферы дока. Мне досадно, что ты переутомляешься чрезмерной работою, но не знаю, как помочь гебе в работе. Старайся разложиті ее по немногу на каждого. Это будет детям не тяжело, а іроме того и полезно—для приобретения хозяйственных и пр»чих навыков и для укрепления чувства взаимной связи. —Фотоснимки с маленького я получил. Он очень похож на Васюику, мне вполне нравится, лишь бы был здоров. Нашлась іи Васюшкина деревянная птичка, висевшая у него над корзиюю? Если нашлась, то гочистите ее, подновите краску и твесьте маленькому. Мне хочется, чтобы обстановка его младешества по возможности была Васюшкина. Конечно, многого ю повторить, но иногда и мелочи дают ребенку больше, чел существенное. Впрочем, іы лучше моего сумеешь вспомнить мелочи Васиного детства и кое‑что воспроизвести малышу. —В своем письме ты спрашиваешь о лисах. Они стали упитаны к: име, очень пушисты и красивы. Все более привыкают к жизни среди людей, а люди, привыкнув к ним, все менее обращают іа них внимания. Сказать проще, на лис, бегающих по дорогам и забегающих в Кремль, никто и не смотрит. Ни на кого они не бросаются и не издают никаких звуков, а безшумно скользят чернобурыми комками, волоча по земле свой огромный хвост, больший их самих. Спрашиваешь о детях. Тут есть школа для детей вольнонаемного состава. Ho дети, сколько я наблюдал, нашими лисами интересуются ничуть не более, чем посадские дети собаками, вероятно даже еще меньше. В этом письме я сообщаю Мике о белой куропатке. Их тут много, они очень доверчивы (к моему сожалению!) и истребляются и людьми и лисами. Еще охотятся лисы за чайками, но в настоящее время чаек нет—улетели. — Среди прочих производственных и изследовательских дел у меня в последние дни завелось еще одно, наиболее боевое, поскольку оно особенно срочно: изготовить придуманные мною в сотрудничестве с другими работниками б. Биосада тепло- и звуко–изоляционные торфопли- ты, в довольно большом количестве (больше сотни) и порядочного размера (50 х 50 см). Работа кипит, приходится одновременно и заготовлять оборудование (сушильные рамы), и материалы, готовить пластическую торфяную массу, прессовать и сушить плиты. В основном на них идет сфагновый мох или торф и отходы водорослевого производства, альгинат которых пропитывает торфяную массу. После замески торфяного теста оно прессуется под слабым давлением и в особых, придуманных мною, решетчатых формах сушится в сушилке. Получаются плиты, очень легкие (объемн. вес ок. 0,16), приятные на ощупь (вроде грубого картона), коричневато–серого цвета и обладающие тепло- и звуко–изоляционною способностью. —Сегодня я показывал фотоснимок с маленького вернувшемуся из летней командировки своему приятелю, украинскому крестьянину[2392]. Он пришел в искреннее восхищен» и твердил: «поцан- чік». (Поцан—по украински—мальчик). —XII. I. В этом письме я посылаю вам одну акварель—водорссль родофиллис ди- хстома Гоби, форма интермедиа [2393], в увелтенном виде и копии с изображений, относящихся к водорослевой промышленности Яюнии[2394], —пересняты мною с американского издания. Часть эіих рисунков—японские, часть—американские. К сожалению, у ѵіеня не было ни сносного пера, ни туши, ак что копии вышли очень грубые и неудачные; но для ознаколления они все–таки пригодны. Mie хочется, чтобы вы были в курсе моих интересоі, хотя, сознаю такими рисунками интереса не пробудишь. Bnpc- чем водоросіь родофиллис дихотома, т. е. розоволистник раздваивающий я, может привлечь внимание маленького своею яркостью. XI. 2—3. Стараюсь как можно больше работать, и в значителіной мере, чтобы внутренно держаться. Необходимость быть юегда на людях, видеть и соприкасаться с некоторыми, к котфым кроме отвращения ничего не испытываешь, невозможность уединиться, сосредоточиться и продумать что- нибудь углубіенно, безчисленные трения, возникающие из несоответствия между заданиями и средствами к осуществлению этих заданий—все это подтачивает нервную систему, и я сознаю, что у ѵіеня она уже развинтилась. Помочь тут ничем нельзя, единственное средство, если есть какое, погружаться в работу хотя бы и не углубленную и не столь полезную, какою она могла бы быть при иных условиях. Только ради вас стараюсь поддержать себя, и только желание видеть вас сколько- нибудь удовлетворенными питает силы. Ho в том‑то и дело, что вижу вас в тяжелом и унылом состоянии, при невозможности с своей стороны сделать что‑нибудь для вас. Маленький—вот единственное радостное известие, полученное от вас, но и это известие сопровождалось столькими мрачными спутниками, что я не мог порадоваться полно. И ты, и каждый из детей безпокоит меня‑кто чем. М. б. на общем мрачном фоне настроений я неьольно преувеличиваю; но не могу не безпокоить- ся. Когда, изредка, окажешься хотя бы в относительном одиночестве, среди природы, это безпокойство несколько разсеива- ется, а как только попадешь снова в людскую гущу, оно подымается снова. XII. 5—6. Стал готовиться к отправке письма—и не нашел его, не находил в течение трех–часовых поисков. Между тем найти надо было во что бы то ни стало, т. к. писать заново теперь уже поздно, а завтра отправка и, кто знает, м. б. следующее письмо уже не попадет в навигацию. Начинается наша зимняя спячка—прекращение навигации, отрезанность от мира, зимовье средь льдов. Насилу письмо нашлось, и мне подумалось: оно пропало, т. к. я написал его нехорошо, малодушно. Вероятно это потому, что у меня легкий грипп, чуть–чуть, и произошло ослабление сознания. Поэтому не стоит обращать на последние строки внимания. Кроме перечисленных выше рисунков присылаю еще 2 водоросли Ahnfeltia plicata, из которой добываем агар. Я не гнался за передачею формы (это было сделано раньше, в одной из зарисовок), а хотел передать различную расцветку этой водоросли — конечно очень приблизительно, т. к. краскою не передашь ликующего многообразия ее цветовых тонов, выходит лишь жалкое подобие. Трудно представить себе великолепие этих пурпурных, розовых, фиолетовых л прочих тонов анфельции, кучами сложенной на дорогу, в ожидании ее перевозки на завод. —Это несколько напоминает кашки, но торжественнее, богаче, одухотвореннее. При виде ьеликолепия этих красок я еще сильнее сознаю, как люблю тебя, дорогая Аннуля и всех вас. Крепко целую и прошу бодриться, быть радостной и ростить мне моих детей и маленького. Кіаняйся бабушке и Ан. Ф. Получила ли мое письмо С. Ив.? Еще раз целую дорогую.

1936. ХІ.25. Соловки, № 82. Дорогой Мик, только что вернулся я из маленькой экскурсии. Вчера вечером было поручено прочесть лекции на одной из командировок, в восточной части острова, за 10 км от Кремля. Вышли в 7 часов вечера, т. е. по здешнему совсем ночью. Ho небо было ясное, морозило, светила яркая луна, так что, несмотря на свои глаза, шел я легко и свободно, но, как всегда, со своим высоким рябиновым посохом. Дорога идет лесом, затем болотами. Еще недавно по этим болотам трудно было пройти и днем. Теперь же там сделали песчаную насыпь, кроме того все подмерзло. Пустынно, никого за весь путь не встретили. Отчитал вечером 2 лекции, а на следующее утро еще одну, конечно все о водорослях и о водорослевой промышленности. Об этих вопросах и раз- сказывал уже столько раз, что есть опасность стать граммофоном. Поэтому стараюсь разнообразить подход, план и отчасти содержание, чтобы и самому было занятно. В классической музыке любили писать на тему вариациями, я, вот, и говорю вариации в разных тональностях и темпах. Бригадир командировки—армянин из под Тифлиса[2395], угощал меня разными кавказскими припасами—сыром, медом, орехами и яблоками, даже каймаком, так что я наелся и отогрелся в жарко натопленном бараке. Вспоминали Кавказ, разные места и кушанья. На морском берегу подобрал интересных водорослей в свою суму, без которой никуда не выхожу. Море начинает замерзать: покрылось шугою, она прибивается приливом и волнами к берегам, так что вода покрыта т. н. салом, —гущей из ледяных кристалликов. От них она густеет и напоминает застывающее свиное сало. Прибой характерно меняет. Волны уже не образуют гребней, не ломаются и не опрокидываются, а медлительно и нехотя находят на берег, оставляя на нем часть своей шуги. От этого вдоль береговой линии белеет вал, который сперва можно принять за снег, но бросается в глаза странность такого выпадения снега длинной узкой полосой, тогда как прочая поверхность еще гола. С этою шугою перемешаны и прибитые к берегу водоросли, сверху смерзшиеся в общую массу. Брать их стало трудно—надо сперва пробить ледяную кору. Кроме того на берегу пронизывает холодный ветер, а ноги проваливаются в водоросли, под которыми оказываете* холодная вода. Местами на волнах, окруженные салом, леншо покачиваются блины. Так называются ледяные диски, совершенно круглые, по величине с хороший блин, образующиеся от смерзания шуги в общую массу. Раньше я блинов на море не видывал. Оказалось, что это название очень удачно—точно передает вид этих ледяных образований. Набрал водорослей, но не выбирая, а почти наудачу: в перчатке водоросли мокрке не приходится разбирать, да и неудобно, если виды нежные, а без перчатки на ветру очень уж мерзнут руки. На обратном п/ти, при дороге, метра за 4 от себя, видел я белую Куропатку. Мы долго смотрели друг на друга, и я ее разглядел очень хорошо. Это очаровательная птица—белая как снег или хороший фарфор, очень изящная, с хорошенькими темными глазками, вся гладенькая, словно выточенная или отлитая, совсем не боязливая. Целую тебя, дорогой Мик. He огорчай мамочку и не забывай своего папу. Еще раз целую.

Дорогой Олень, сегодня, 1–го декабря, услышал из Красн. Уголка звуки радио—передачу концерта, —которые меня задержали. Начала не слышал. Сложная и очень чистая работа, большое мастерство, но по существу примитивно и бедновато. Я сравнил с чеканкою по серебру или резьбою по дереву первоклассного мастера XVII в. Долго не мог понять, что ж такое играют. Лишь по окончании передачи узнал: 1–й Іамбург- ский концерт Баха. И тогда сказал себе, что определил правильно. В Бахе я всегда чувствую ремесленника. He пойми этого слова, как укор. Ремесленников, особенно старых, очень уважаю и ценю, скажу больше, очень хотел бы быть ремесленником. Ho это совсем особый строй духа. Привычки и навыки, наследственно выработанные столетиями, мастерство без порыва и вдохновения, точнее сказать, без вдохновения данной минуты, работа, которую мастер может в любой момент начать и в любой момент без ущерба прекратить. Вероятно, это самое здоровое творчество, всегда текущее по определенным руслам, без мучений, без исканий, без романтики, без слез и без восторгов, но со спокойной уверенностью в своей руке, которая сама знает, что делать ей. Іениально, но без малейшего трепета‑как коробочки Афония [2396], хотя и выросшие в целые дома. Это бездумное мастерство безконечно далеко от нашего времени, где все построено либо на мучительной искренности и метании, либо на желании произвести что‑нибудь отличное от производимого другими, удивить, ошеломить, ударить—и боязни нечаянно попасть на путь, уже пройденный другими. Сразу видно, что Бах, как и Афоний, осколок древних времен, не опасается повторения—ни себя самого, ни других. Он производит свой добротный товар, уверег в его превосходном качестве, уверен в одобрении потребителя. Он знает силу своего мастерства и вместе с тем относится с своему произведению не как к своему ребенку, личность которого неповторима и ничем незаменима, а как к хорошей вещи, которая навсегда останется ценной и которая, вместе с тем, могла бы быть заменена другою, хотя, б. м., и менее добротною. —Это—полная противоположность Бетховену (если говорить о величинах приблизительно одного порядка). — Ну, вот, расписался о Бахе и нет места уже. Напиши мне, чем именно занимаешься, как твое здоровье, как себя чувствуешь. Крепко целую тебя, дорогая Оля.