Работы 1903-1909 гг.
ГЛАВА 10, имеющая указать читателю на духовную свободу благодатного Старца Исидора, а также повествующая о том, как он оскоромливался
Глубокое смирение Аввы Исидора не исключало в нем решительной независимости от человеческих мнений. Точно так же его подвижничеством не отрицалась полнота духовной свободы. Воистину, Батюшка сознавал, что «Сын Человеческий есть Господин и субботы» и что «суббота — для человека, а не человек — для субботы»[1039]. Он не был подзаконным, но — свободным. Он жил уставно; но при каждом обстоятельстве своей жизни он знал, что есть дух устава церковного, а что — буква. И, если надо было, он свободно и властно нарушал букву ради сохранения духа. Вот почему о нем можно было слышать мнения: «В его жизни я не видел ничего особенного… Жил не особенно строго: все употреблял. Бывал и в бане, да осторожно. Не стеснялся и бани, — быть и в бане. И винцо употреблял».
Но случались и прямые нарушения устава.
Так, однажды приходит Старец Авраамий в некий дом, к одному семейству, а день был постный. Старцу предлагают:
«Не угодно ли тебе яичницы?»
- «Нет, я боюсь», — отказывается о. Авраамий.
«А мы, было, накормили яичницею о. Исидора».
Чтобы не причинить неприятности гостеприимным хозяевам, Батюшка о. Исидор оскоромился в постный день.
Неоднократно говаривал Старец: «Лучше не соблюсти поста, нежели оскорбить человека отказом».
Другой раз оба Старца были вместе в том же доме. День опять был постный. Старцам предлагают сливочного масла. О. Исидор намазывает его на хлеб и ест, а другой Старец не берет предлагаемого.
«Что ж ты не ешь?» — спрашивает о. Исидор.
- «Да ведь — пяток».
«Я тебе приказываю есть».
- «Я ведь не духовный сын тебе», — возражает Старец Авраамий.
Однажды на первой неделе Великого Поста сам Старец сообщает Епископу:
«Вот, батюшка, разрешите мой грех, оскоромился на первой неделе Великого Поста».
- «Как так?» — вопрошает Епископ.
«Осталось молочко, жаль было выливать, я и выпил его».
Так о. Исидор дважды оскоромился на первой неделе Великого Поста, и это случилось всего за несколько лет до его смерти, когда он уже был престарелого возраста. Но кто знает, как понимать эти случаи? Быть может, он приучал себя к последнему смирению? Или — что также возможно — учил смирению своего собеседника?
И от вина о. Исидор не отказывался. Говорил: «Оскорбить человека отказом — гораздо хуже». За трапезой, когда предлагали, выпивал рюмку и иногда еще половину; под старость пил и три, но более не соглашался выпить ни за что.
Обычного правила он, кажется, тоже не придерживался. Епископ спрашивал его иногда: