Тогда Старик, явно понимая, — это теперь я з н а ю, — и кто я и чтб я, встретил меня, как глупый, невежественный монах, и, в разговоре нескольких минут, когда я что‑то хотел ему доказать и объяснить, я явно увидал, что ничего ему объяснить и рассказывать я не могу. Я увидал, что если ему начну объяснять, вот сейчас, войдя в келлию, то он мне кратко и ясно ответит, что я умнее его в богословии, в философии, во всем, что я все лучше его знаю, начиная от философии и кончая катихизисом, и что зачем меня принесло к нему, Старцу, чего‑то искать и спрашивать. Тогда я почувствовал, что и я пришел искать другого, и просто стал плакать. На мой плач Старец ответил молитвою и тем, что «плачущие утешатся». И опять я понял, что этот ответ, — и молитвы, и о плачущих, — говорит мне:

«Вот, что я тебе отвечаю и что бы ты сам себе ответил, раз ты пришел ко мне за катехизическим или гомилетическим ответом».

Мне опять стало стыдно. Тогда я просто и определенно почувствовал, что я, Божиею милостию, — там, где мне нужно, и попросил Старца исповедывать меня и пришедшего со мною друга. Вот тогда‑то я и испытал то, что я именую впечатлением Церкви.

Старец поднялся и, как был одет, — в рубаху навыпуск, порты и поршни на ногах, — спокойно встал и сказал:

«Ну, хорошо».

Вынув епитрахиль, надел ее на себя; на рубаху настегнул старую парчовую поручь властию своею и благословил Бога, Потом он, обращаясь ко мне и к другу, потребовал, чтобы мы начали чтение Псалма 50–го, Символа Веры и молитв. Я еле читал эти Псалом и молитвы, хотя знал их на трех языках, — сбиваясь от слова за словом и чувствуя, когда меня поправляют, что сила поддерживает и ведет меня.

Когда мы прочли молитвы, он подал мне книжку, по которой бы я читал уставное исповедание грехов. При этом он смотрел на меня и на стоящего рядом моего друга и говорил мне своим взглядом, что ему, по власти его, не нужна моя болтовня и деталь, что я должен читать вместе с братом, стоящим рядом со мною, то, что здесь написано, каясь и признаваясь в том, что я слышу и вижу.

Мне было стыдно, что я подчеркивал отдельные слова исповедной молитвы. Мне казалось, что Старец мне говорит:

«Зачем это нужно? Зачем мне нужна, умница, твоя логика и твое понимание?»

Когда он прочел отпустительную молитву, я мог только одно ему сказать:

«У меня сейчас на душе, — сам не понимаю почему, — «Христос воскресе из мертвых»».

Тогда он допел:

«Смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав».

Тогда я опять заплакал, и он опять мне сказал, что я утешен буду, и, когда я уходил, поцеловал мне руку.