полюбила — побледнела.

Сперва покажется: какая связь — между любовью и аптекой. Но тут весьма выразительно указывается сила страсти: до того иссохла, до того побледнела, что нужна медицинская помощь, нужно лечиться.

Эта прерывистость мысли, порою кажущаяся (но на деле не таковая!), крайнею субъективностью случайных ассоциаций весьма сближает частушку с лирикой современных поэтов–символистов, пропускающих промежуточные вехи на пути мысли и оставляющих лишь крайние. Такому сближению способствует и формальная особенность частушек, тоже имеющая себе параллель в новой поэзии. Я имею в виду стремление к звучности, между прочим, выражающееся, как там, так и тут, в двойных рифмах; первая половина стиха рифмует, или, по крайней мере, созвучна со второю. Вот несколько примеров достигаемой таким приемом звучности частушек:

Мимо окон ходит боком…

Ε ко горе муш Григорей!..

Возьму мыльцо, пойду мытца…

Не от дела похудела…

Все подрушки шьют подушки…

Милый Саша, воля ваша…

Дайте ходу параходу…

Подпояшу я Енашу…

Дали волю любить Колю…

Ты, гармошка, белы–ношки…

Через поле вижу Олю…

Не любила — была бела;

Полюбила — побледнела…

И т. д. Иногда звучность стиха достигается иными приемами — ассонансом и аллитерацией; такова, например, великолепная аллитерация одной рекрутской частушки:

Медна мера загремела

над моею головой,

передающая звук металлического удара.

Наконец, есть еще одна черта, сближающая частушки с «новою» поэзией. Это, именно, нередкая в них утонченность эротики, рафинированность любовного чувства и многообразие его проявлений. Тут мы видим, например: любовь девушки к подруге, потому что брови ее так черны, как у милова; любовное созерцание платочка полученного от милова, т. е. род любовного фетишизма; одновременную любовь к нескольким, причем к каждому она имеет особый оттенок; и т. д. и т. д. Не говорю уж о всевозможных оттенках ревности и покорности пред свершившейся изменой, включительно до полной резиньяции. Повторяю, я не пишу исследования о частушках, а набрасываю лишь несколько случайных штрихов; но я не могу не заметить, что этот вопрос об эротике в среде сельского люда и о тех формах ее, которые принято считать или патологическими, или исключительно свойственными пресытившимся верхам культурного общества, весьма достоин внимательного изучения.