Презрение к тому, что они не облечены тем тройным величием, которое получил человек, которым человек облечен, которое человеку сообщено. Быть существом, которое проходит и никогда не возвращается дважды на одну дорогу, никогда не делает повторно свои шаги по следам своих шагов. В особенности и таким образом и в пределе — быть существом, которое умирает. (Это среди прочего, это в крайней точке делается только один раз). (Смерть, эта великая необратимость). Не иметь всего времени в своем распоряжении. Но иметь только один его отрезок, у каждого один, один раз и в одну сторону. Наконец, рисковать, что есть высшее, самое великое величие. Идти как раз на риск смерти, нищеты, риска. Постоянно рисковать в битве, на пиру, в любовной войне.

Скоро становится очевидно, что у Гомера величие богов велико (не бесконечно) (и не вечно в каком-то смысле) количественно и, быть может, даже качественно, но что оно не велико глубинно, но сущности и даже по сути. Это какое-то приблизительное (окольное) человеческое величие, не совсем то, что составляет человеческое величие, что отличает человеческое величие.

Итак, их Олимп не связан с их миром, он не увенчание того, что уходит корнями в их мир, он не то, чем был король Франции во французском королевстве, и даже не то, чем был Одиссей в своем царстве и в своем доме на Итаке. Он, так сказать, приставлен по вертикали. Он надставлен.

Скрытое презрение к богам, быть может, неведомое, неопознанное, тем более уверенное в себе, тем более неумолимое.

Они словно постоянно повторяют (а нередко и говорят прямыми словами): «Им здорово повезло, что они такие и этакие; что они делают то и это; что у них есть то и это». А внутри — глухое презрение. В точности тот тон, каким в современном мире рабочие говорят о буржуа. Конечно, они хотели бы быть на их месте. Конечно, они и не просят, и не ищут ничего другого, как самим стать буржуа. Но внутри — глухое презрение (возможно, и к самим себе). (Конечно, к самим себе). (Потому что они стремятся быть такими, как эти презренные). (Стать этими презренными).

Дойдем до сути мысли, в которой, быть может, они не признавались самим себе: скрытое, глухое презрение к богам, потому что те точно не смогут стать такими же великими, как Эдип. Примечательно, что в глубине античной мысли Эдип безусловно самый великий персонаж на свете. Это он осуществил, претерпев его, величайшее действие на свете. Величайшее предприятие. Ведь отправившись с вершины, царствования в Фивах, он осуществил величайшее духовное восхождение — спустился по самой крутой тропке, стал самым нищим, самым отверженным, самым бродячим из слепцов.

У Гомера умереть значит исполнить свой удел смертного или исполнить удел всякого смертного. «Если ты умрешь», — говорит Агамемнон Менелаю (IV, 170); (когда Менелай, во время действия священного перемирия (установленного клятвой для поединка Менелая с Парисом), поражен предательской стрелой, пущенной этим глупцом Пандаром (безрассудный, — говорит Гомер). К счастью, стрела чудесным образом попала туда, где сходились застежки, пояс и перевязь. Вернее, ее задержали застежки, пояс и перевязь. «Если ты умрешь, — говорит Агамемнон, — и исполнишь удел своей жизни». Умереть, у Гомера и у трагиков, значит завершить удел своей жизни. В каком-то смысле и в общем это значит совершиться. Это всегда наполнение, исполнение, и результат этого всегда некая полнота. Именно такого наполнения, исполнения, такой полноты и недостает богам.

class="postLine">Богам недостает того увенчания, которое и есть смерть. И того освящения. Им недостает освящения нищетой. (Нищетой путника, нищетой просителя, нищетой странника и слепца, нищетой Гомера, нищетой Эдипа). Им недостает освящения риском.

Ведь они ничем этим не рискуют. Они твердо знают, что для них нет риска смерти, риска нищеты, риска самого риска.

Им не повезло: они даже не могут пойти на риск, не могут надеяться пойти на риск смерти, на риск нищеты, на риск самого риска.

По сути, для Гомера, для трагиков, для всего античного мира они недоконченны. Им недостает наполнения, единственного исполнения, единственной полноты. Их удел не исполняется.

В общем, для античного мира (говорит она), для всего античного мира и в каком-то смысле вплоть до Платона, признается это или нет, или более или менее, боги неполны, а человек полон.

И я, история, поскольку я все-таки муза, и старшая из муз, и дочь Зевса, и Зевса Олимпийца, быть может, поэтому моя судьба тоже не бывает полна. Человек, творящий молитву, полон. Человек, принимающий святые дары, полон. Умирающий человек полон. Он полон жизни и даже вечности. Но человек вспоминающий не бывает полон. А я — та, которая только и делает, что вспоминает.

Человек вспоминающий, человек вызывающий в памяти, человек взывающий (это одно и то же) всегда останется голоден. А я, которая только это и делает, никогда не смогу насытиться.