Вариации на тему "Песни Песней" (эссе о любви)
Противоположность любви и смерти не ограничивается понятиями. Не удостоверяется правилами познтивирующего рассудка. Она вызревает по мере того, как жизнь все дальше уходит от общения. Мы читаем жизнь по складам в каждодневной полноте любовной связи. И в каждой любовной неудаче лицом к лицу встречаемся со смертью.
Единственная устремленность бытия — желанная связь. Тогда мы говорим об «истинной» любви. Она является желанием жизни — не дополнением или поддержанием биологического существования. Не придатком к телесным удовольствиям или душевному удовлетворению в данной будничности. Но она есть изменение способа бытия, когда каждая складка бытия становится одной целой связью. Тогда мы говорим об «истинной любви».
Но, однако, и те, кто удостоился «истинной» любви, в конце концов, умирают, как и те, кто никогда не любил. Любовь увековечивает нашу природу — не наше личностное бытие. Она является главным опьянением в жизни и плодоносит увековечиванием только природы, только изменением эфемерных, тленных индивидуумов. Личности влюбленных вкушают от жизни, оставаясь в рамках времени, подлежа тлению, подчиняясь смерти.
Природа играет с нами мечеными картами. Однако наше бытие по-прежнему желает оставаться в первородной бесхитростности. Оно упорно продолжает облекать в любовь желание жизни, жизни непрекращающейся, неограниченной. Желание, чтобы наша личностная уникальность пребывала нерушимой, свободной от всякого вымеривания или ограничивания. И каждый истинный любовный опыт удостоверяет путь нерушимого бытия. Любовь удостоверяет бессмертие — неужели после этого она есть всего лишь обманчивое чувство?
Наше тело — биологическая энергия динамической связи, природная уникальность в действенном общении. И наша личностная инаковость — динамическая энергия уникальности слов, отношения, участия, взаимности. Что является более действительным: биологическое или логосно действуемое? И где границы их различения? Чем отличается инаковость ДНК от уникальности поэтического слова или музыкального выражения? Где можно локализировать субъект бытия, сокровенное самосознание или «душу»: в преходящей биологической или неограниченной логосной энергии связи?
В любви физическая и логосная энергия связи всегда сходятся вместе и восполняются друг другом. Поэтому любовь удостоверяет инаковость, открывает субъект. Она есть главное напряжение бытия, нить Ариадны, выводящая из лабиринта смертности. Когда в любви проявляется и удостоверяется наше самосознание или «душа», тогда оно существует только как связь. Если когда-нибудь падет последнее сопротивление полноте связи — телесное и душевное сопротивление индивидуалистической автономии — будет ли это началом всецелой любви? Может ли биологическая смерть быть путем вхождения в непосредственную связь с жизнью?
Составляем описание жизни, как незнакомой земли, следуя направлению желания. И живем только непосредственностью смерти. Притязание, ненасытность, необходимость — противостояние индивидуализма живому общению. Инстинкт самосохранения, стремление к узурпации, жажда самоутверждения. Они отчуждают от связи, устанавливают предел сосуществованию, поворачивают общение вспять. Делают подкоп под свободой, которую дает жизнь. Противоборствуют любви.
Определения загадочно гримасничают. Жизнь не есть биологическое выживание, а биологический конец не есть смерть. Опыт любви смешивает понятия. Если в любви проявляется и удостоверяется наше сокровенное самосознание или «душа», тогда оно существует только как связь. И тогда индивидуалистическая автономия, пребывающий вне связи индивидуум есть смерть. Тогда любовь противоборствуется смертью, и смерть любовью. Непримиримо.
Противоборство любви и смерти. Не всегда осознанное — если не всегда неосознанное. Неосознанное стремление к обладанию, узурпации, не-пользованию Другого. Другой должен быть предметом моей собственной индивидуалистической потребности в наслаждении, страховке и самоутверждении: в таком случае смерть победила любовь. Я пребываю заблокированным в эгоцентрической замкнутости, в лишенном связи и цели выживании. Жизнь — изумление от вневременности и безмерности связи — уклоняется от меня.
Полноту жизни, достигаемую в любви, «признак» присутствия полноты мы называем красотой. Осязаемое начало стремления к красоте является «признаком» полноты, впрочем, никогда с ней не отождествляясь. Называется красотой оттого, что ее всегда призывают. Призывом — обращением к связи и со-сущию, которые обещает «избыток» жизни — красота призывается к желанному жизненному общению, к преодолению смерти.
Красота возлюбленного, возлюбленная красота, призыв жизни, самый главный призыв. И сзади за призывом стоит природа — насмешливая гримаса смерти. Жаждем красоты с неутолимой жаждой природы, инстинкта, напора. Природа руководствуется необходимостью подчинить жизнь своему собственному порядку.
«Субъект» естества и ее бытийная реальность, наш индивидуум. Эфемерный носитель устремленности к увековечению себя. Любовь подчиняется этой безудержной устремленности, оказывается фрагментальной жаждой индивидуального наслаждения, психологическим дополнением к индивидуалистическому довольству. Оставаясь при этом всегда призывом жизни. Попавшим в ловушку смерти.
Фрейдовское соединение любви и смерти не является ни произвольной выдумкой, ни поэтической метафорой. На уровне естества смерть захватывает в ловушку. При этом любовь не перестает противоборствовать смерти.
Фрейдовская связь помогла нам увидеть в любви призыв жизни, а не просто стремление к удовольствию. Первый опыт любви — связь ребенка с телом матери. Связь через прикосновение к материнскому телу, первое для младенца ощущение реального объекта. Связь изначально жизненная, поскольку связывается в ощущении ребенка с источником пищи — возможностью жить.