Главы XL, XLI, XLII и XLIII

о появлении Клавиленьо и прочих вещах165

Далее в нашей истории следует повесть доньи Долориды, и эта повесть историографу кажется изумительной, как он заявляет в начале главы XL, мне же кажется самой несуразной и топорной, какую только можно вообразить. Весь смысл этой грубой шутки в том, чтобы подготовить еще одну — шутку с деревянным конем Клавиленьо, на котором Дон Кихот и его оруженосец должны были с завязанными глазами лететь по воздуху в королевство Кандайю.

Санчо стал было отказываться, ссылаясь на то, что он не колдун, чтобы «полюбить вдруг кататься по воздуху», и что не дело, чтобы его островитяне стали болтать, будто «их губернатор разгуливает по поднебесью», но Герцог сказал ему: «Друг мой Санчо, остров, который я вам обещал, не плавучий и не движущийся (…) и так как вам известно не хуже, чем мне, что всякого рода важных должностей можно добиться только разного рода подкупами, — когда побольше, когда поменьше, — то знайте, что вы можете купить у меня ваше губернаторство не иначе, как отправившись вместе с сеньором Дон Кихотом, и не иначе, как доведя до самого конца и края это достославное приключение»; привел он и другие доводы. На это Санчо ответил: «Ни слова больше, сеньор (…)

Все же оруженосец уселся на Клавиленьо за спиной у своего господина и со слезами на глазах попросил присутствовавших помолиться за него. И когда, как им воображалось, Рыцарь и оруженосец летели по воздуху, Санчо, обхватив Дон Кихота, прижимался к нему покрепче, полный животного страха.

Остальная часть приключения грустна неизбывно, если судить по–мирски; но сколько всадников взлетает ввысь на Клавиленьо, не сдвинувшись с места, и проносится таким манером через вторую область воздуха, а также через область огня!

Вот и все, что я хотел тебе сказать».

Вот вам формула терпимости, в наивысшей степени исполненная понимания и широты: если хочешь, чтобы я тебе поверил, поверь и ты мне. На взаимном кредите[46] зиждется человеческое общество. Для твоего ближнего его видение столь же истинно, сколь истинно для тебя твое собственное. Но при том условии, однако, что это и в самом деле видение, а не обман и надувательство.

В этом‑то и заключается разница меж Дон Кихотом и Санчо: суть в том, что Дон Кихоту и в самом деле виделось то, что, по его словам, увидел он в пещере Монтесиноса, вопреки коварным намекам Сервантеса на противоположное, а Санчо не видел того, что, по его словам, увидел в небесных сферах, восседая на крупе Клавиленьо, но все выдумал, в подражание своему господину либо чтобы избыть свой страх. Не всем нам дано упиваться видениями, а того менее — верить в них и силою веры преображать в истинные.

Берегитесь же всяких Санчо, которые делают вид, что выступают в защиту и поддержку иллюзий и видений, а на самом деле защищают вранье и гаерство. Если скажут вам про какого‑нибудь обманщика, что он в конце концов сам уверует в свои измышления, отвечайте коротко и ясно: нет. Искусство не может и не должно состоять в своднях при лжи; искусство есть высшая правда, та, что созидается силою веры. Никакой обманщик не может быть поэтом. Поэзия вечна и плодотворна, как видение; ложь бесплодна, как самка мула, и держится не дольше, чем мартовский снег.

И отдадим должное несравненному великодушию Дон Кихота: он ведь был уверен, что и на самом деле увидел то, что, по его словам, видел в пещере Монтесиноса; и в еще большей степени, если только это возможно, был уверен, что Санчо не видел того, что, по его же словам, увидел в небесных сферах; и все же Рыцарь ограничился тем, что сказал оруженосцу: «Если ты хочешь, чтобы я тебе поверил (…) я хочу, чтобы ты поверил мне». Вот самый христианский способ найти выход из положения для себя и при этом закрыть его тем, кто судит других по собственным хитростям и принимает донкихотовские видения за вранье! А ведь тем не менее существует безотказный способ отличить видение от лжи.

Дон Кихот спустился и погрузился в пещеру Монтесиноса, будучи исполнен отваги и мужества, он не внял Санчо, пытавшемуся отговорить его от этого намерения, ответил на его резоны приказом: «Вяжи и молчи!», проводника и слушать не стал и предпринял спуск, не ведая страха; а Санчо взгромоздился на Клавиленьо в страхе и со слезами на глазах и отнюдь не по собственной воле. И подобно тому как героизм есть отец видений, трусость — мать обманов. Кто приступает к делу, будучи исполнен отваги и веруя в триумф либо же не придавая значения поражению, может сподобиться видений, но не станет измышлять обманы; а тот, кто страшится неблагоприятной развязки, тот, кто не умеет воспринимать провал безмятежно, тот, кто вкладывает в свою попытку мелочные страстишки самолюбия, кто падает духом, оттого что не может добиться цели, — тот измышляет обманы, дабы уберечься от поражения, и видений ему не видать.

И вот, поскольку у нас на родине, на родине Дон Кихота и Санчо, души людские живут в плену моральной трусости и люди пятятся при угрозе провала и дрожат от боязни попасть в смешное положение, вранье цветет таким пышным цветом, что берет досада; зато видения в такую редкость, что грусть берет. Обманщики затирают визионеров.

Когда Дон Кихот ринулся в пещеру, он не обдумывал, как оттуда выберется, да и выберется ли вообще, а потому и увидел там видения. А Санчо, покуда путешествовал на Клавиленьо, против собственной воли и с завязанными глазами, помышлял лишь о том, как бы ему выпутаться из этого приключения, куда его затянули превратности его оруженосной службы, а потому, когда убедился, что жив–здоров, пошел врать напропалую.