И, если верно рассудим, Жизнь только снится людям, Пока не проснутся от сна. Снится, что он король, королю, И живет он, повелевая, Разрешая и управляя.

Дон Кихоту снилось, что он странствующий рыцарь, но вот кончились его приключения, и он умирает:

И славу его потом проверьте, В пепле смерти ее измерьте!

Чем была жизнь Дон Кихота?

Что это — жизнь? Это только бред, Что это — жизнь? Это только стон, Это бешенство, это циклон, И лучшие дни страшны, Потому что сны — это только сны, И вся жизнь — это сон.286

«Ах, не умирайте ваша милость, мой сеньор, а послушайтесь моего совета — живите еще много лет!»:

Снова (но что это, небо?) Вы хотите, чтоб грезил я властью, Которую время отымет? Снова хотите, чтоб видел Меж призрачными тенями Великолепье и пышность, Развеянные по ветру?

«Тише, сеньоры, в прошлогодних гнездах не водятся молодые птенцы!»:

Прочь, тени! Хоть вы явили Моим омертвевшим чувствам Голос и плоть — у вас Ни голоса нет, ни плоти. Я не хочу величья Фальшивого, пышности ложной, Не хочу — все это лишь бред, И от самого легкого ветра Все это в прах обратится, Подобно тому как цветущий Миндаль зацветет с рассветом Негаданно и нежданно, И от первого дуновенья Уже опадут и поблекнут Розовые бутоны, Его украшенье и гордость.287

И дайте мне сказать вместе с моею сестрой Тересой де Хесус:

Жизнь на небе, в кущах рая,

Истинна, а эта — ложь,

В ней без радости живешь,

Всеминутно умирая.

Смерть, тебя я призываю,

Жду прихода твоего.

Умираю оттого, что еще не умираю.288

«Тише, сеньоры, в прошлогодних гнездах не водятся молодые птенцы!» Или, как сказал Иньиго Лойола, когда пришло ему время пробудиться от сна жизни и он умирал и ему хотели дать немного бульона: «Этому уже не время» (Риваденейра, книга IV, глава XVI) — и умер Иньиго, как лет пятьдесят спустя умрет Дон Кихот, просто, не разыгрывая комедии, не собирая людей у своего ложа, не превращая смерть в зрелище, как умирают настоящие святые и настоящие герои, почти так же как умирают животные: ложатся и умирают.

Добрый Алонсо Кихано продолжал диктовать свое завещание и отказал все свое имущество, без всяких ограничений, Антонии Кихане, своей племяннице, но оговаривал в качестве обязательного условия, чтобы, «если она захочет выйти замуж, избрала мужем человека, относительно которого будет сначала удостоверено, что он не знает, что такое рыцарские романы; если же выяснится, что он знает их, и тем не менее моя племянница все же пожелает выйти за него, я лишаю ее моего наследства, которое прошу моих душеприказчиков употребить на добрые дела, по их усмотрению».

Как же правильно думал Дон Кихот, полагая, что два рода занятий — мужа и странствующего рыцаря — полностью несовместимы! И диктуя завещание, не помышлял ли добрый идальго о своей Альдонсе, о том, что, если б пересилил робость, порожденную непомерной любовью, не пришлось бы ему изведать рыцарские злоключения, ибо ее объятия удержали бы его близ домашнего очага?

Твое завещание исполняется, Дон Кихот, и юноши твоей родины отказываются от рыцарских похождений, чтобы наслаждаться имуществом твоих племянниц — а почти все испанки из их числа — и наслаждаться самими племянницами. В их объятиях гаснет всякий героизм. Они дрожат, как бы в женихах и мужьях не вспыхнул каприз, овладевший их дядюшкой. Это твоя племянница, Дон Кихот, это твоя племянница ныне властвует и правит в твоей Испании; твоя племянница, а не Санчо; эта трусоватенькая, домовитая, застенчивая Антония Кихана, та, что боялась, как бы ты не стал поэтом, не заболел бы этой неизлечимой и прилипчивой болезнью, та, что так усердно помогала священнику и цирюльнику жечь твои книги, та, что советовала тебе не ввязываться в потасовки, не бродить по свету в поисках птичьего молока, та, что осмелилась сказать тебе прямо в лицо, что все, связанное со странствующими рыцарями, — ложь и обман, — наглость кроткой девы, вырвавшая у тебя восклицание: «Клянусь Господом, который питает меня, если бы ты не была моей родной племянницей, дочерью моей собственной сестры, я бы тебя за твои кощунственные слова наказал так, что весь мир об этом узнал бы. Возможно ли? Девчонка, которая не умеет еще как следует управиться с дюжиной коклюшек, осмеливается раскрывать рот и осуждать истории странствующих рыцарей!»289 И хулить их. Она‑то и вертит, как хочет, сынами твоей Испании, понукает ими и распоряжается. Не Дульсинея Тобосская, нет, и не Альдонса Лоренсо, о которой ты вздыхал двенадцать лет, а видел ее только четыре раза, так и не признавшись в любви, — именно Антония Кихана, не умеющая как следует управляться с дюжиной коклюшек, управляет сегодняшними мужчинами у тебя на родине.