Поскольку тело еще не превратилось в облачение, сквозь которое просвечивает душа, еще не сформировалась и будущая человеческая красота и продолжает главенствовать красота «двуногого без перьев».13

Но нужно верить художественным чутьем, как в эстетическую догму, что каждый глубокий и особенный характер, прочно утвердившийся на своей духовной основе, живет в полнейшем соответствии со своей плотской туникой, подгоняя ее под свои очертания.

Черты лица — нечто данное, возможно передающееся по наследству; длительное страдание оставляет след на лице, добродетель украшает его, а порок уродует. Как говорят у нас в Испании, лицо — зеркало души, каков в колыбельку, таков и в могилку, и не всяк монах, на ком клобук.

По мере того как человек делается более гармоничным, более совершенным, то есть законченным, созданием, по мере того как он все лучше приспосабливается к среде, в которой живет, все более приноравливается к ней, лицо его все более становится зеркалом души. Потому что лицо, отражая вековой результат взаимных действия и противодействия субъекта и среды, получает черты свои в наследство от различных и даже не совместимых между собой предков, с одной стороны, а с другой — приобретает эти черты в процессе жизни; в конце концов лицо подчинится душе, и выражение лица станет правдивым, когда переплетутся и будут в полном согласии субъект и среда, которая его окружает.

«Человек, который походил бы на самого себя и больше, и меньше всего, — говорил Лафатер, — нрав которого, и постоянный, и неровный, был бы и проще, и переменчивее одновременно; человек, который при всей своей живой и деятельной натуре был бы в ладу с самим собой и отдельные черты которого, самые подвижные, никогда бы не утрачивали твердости, отличающей его характер в целом, — такой человек да будет для вас священен».

Относительно такого характера, как характер Дон Кихота, столь чистого, столь цельного, столь определенного в отношении среды, в которой он живет, нужно принять за аксиому, что лицо есть чистейшее зеркало его прекрасной души. И эту красоту души, именно ее должен прочувствовать живописец, который пожелает изобразить лицо, отражающее душу Дон Кихота.

Но не только тело возвещает о том, каков дух человека общественного, человека, носящего одежду; возвещает о том и сама одежда.

«Обнаженная натура — вот искусство!» — восклицают многие.

Да, это искусство — искусство изображения «двуногого без перьев», а не homo politicus,14 человека общественного и одетого.[62] Нагота греческих статуй частично отражает эллинскую душу; современная же скульптура, которая рождается медленно, с трудом, среди агонии и боли, лучше выражает себя в богатейшей сложности складок одежды — среды, соответствующей современному человеку.

Костюм не проявление снобизма и сиюминутной элегантности, не безупречного покроя платье; живым его делают заплаты и складки. Трудно понять это до конца, пока двери захлопываются перед тем, у кого на голове нет цилиндра — клейма рабства, символа и торжествующего наследия тех уродств, которыми украшают свою голову дикари.

Рескин учит в своих «Флорентийских утрах», что забота о складках одежды и дотошность в их изображении являются знаками идеализма и мистицизма, упоминая при этом изваяния канефор Парфенона и стихари наших священников; пышные просторные одеяния на картинах Тициана, например, говорят о том, что некоторые художники меньше думают о душе, чем о теле.15 Не раз говорилось, что народы, пройдя путь от язычества к христианству, облачили изображения обнаженных богинь, превратив их в чистых дев. Они их одели, вот и все, но это «все» значит гораздо больше, чем думают те, кто лукаво ссылается на этот факт.

И здесь пригодились бы фрагменты из «Хитроумного идальго», где упоминается платье Дон Кихота, но оставим это живописцу, который пожелал бы изучить костюм Рыцаря и попытался бы его изобразить, а вместе с костюмом и все, что его окружало. Этой дорогой мы зашли бы слишком далеко.

В общем следует писать портрет Дон Кихота в высшей степени правдиво, с помощью донкихотовской философии, веря в его бесспорное реальное существование, героическое и действенное, раскрывая его материальную оболочку через его душу и помогая себе данными, которые нам представляет его биограф Сид Амет, муж удивительной способности зрительного восприятия.

Любопытно было бы задаться целью проанализировать, как писали и пишут Дон Кихота в различные времена и в различных странах; изучение это составило бы часть исследования о формах кихотизма. Потому что существуют различные типы Дон Кихота у различных народов, которые более или менее поняли его. Есть французский тип, молодцеватый, с пышными жесткими, а не «падающими вниз» усами, без отчетливых знаков печали; этот тип более похож на арагонского Дон Кихота Авельянеды, чем на кастильского Дон Кихота Сервантеса.[63]