Бог с ней, с приятной историей, для нас она не существенна.

Когда весь этот люд расположился на постоялом дворе, Дон Кихот остался охранять замок. И дьявол, который не дремлет, коварно внушил хозяйской дочери, той самой, что улыбалась, а также Мариторнес мысль подшутить над Дон Кихотом, в благодарность за то, что он взял на себя обязанности стража.

В полном одиночестве разъезжая вокруг гостиницы, Дон Кихот вслух вспоминал о своей владычице Дульсинее, когда «дочь хозяйки тихонько подозвала его и сказала: «Сеньор, будьте любезны, ваша милость, подойдите сюда»». Нестойкий Рыцарь размяк и уступил и, вместо того чтобы пропустить мимо ушей слова проказницы полудевы, принялся объяснять, что не властен удовлетворить ее желание; и не заметил, бедняга, что начать переговоры с искушением — значит признать его воинскую мощь и тем самым ступить на стезю возможного поражения. И тут Мариторнес попросила его протянуть искусительнице руку и назвала эту руку «прекрасной». И бедный идальго, поддавшись на лесть, протянул руку, «к которой ни одна женщина еще не прикасалась», но не для того, чтобы дамы ее облобызали, а чтобы могли судить, «какой силой должна обладать рука, у которой такая кисть»; судить и восхищаться.

Восхищаться? Разве ты не видишь, простодушный Рыцарь, в какую опасную игру вступаешь, когда протягиваешь руку дамам, чтобы те восхищались ею? Разве не знаешь, что восхищение, которое у женщины вызывает мужчина, всего лишь форма чувства куда более потаенного, чем само восхищение? Восхищаются лишь тем, что любят; и для женщины восхищение мужчиной имеет один–единственный смысл. Да притом восхищаться не речами твоими, не делами либо подвигами, не замыслами — восхищаться всего лишь твоей рукой. О, если б добился ты, чтобы восхищалась ею Альдонса Лоренсо, чтобы сжала ее меж своими ладонями, дабы, посмотрев на «сплетение ее сухожилий, строение мускулов, ширину и крепость жил», представить себе, какой силой должна обладать рука, у которой такая кисть, а главное, какой силой должно обладать сердце, посылающее кровь в эти жилы!

Ты проявил, добрый Рыцарь, непростительное легковерие, когда позволил созерцать твою руку дамам, попросившим тебя об этом в насмешку; и дорого поплатился за свое легковерие. Поплатился дорого, потому как рука твоя попала в мертвую петлю уздечки. Мариторнес и хозяйская дочка «убежали, помирая со смеху, и оставили его в таком положении, что ему невозможно было освободиться». Вот и доверяй после этого резвушкам и проказницам.

Дон Кихот решил, что зачарован, а на самом деле он был наказан за легковерие и самонадеянность. Не должен герой давать свои руки вот так спроста первому встречному либо первой встречной, чтобы глядели и восхищались; напротив, должен оберегать их от любопытствующих и легкомысленных взглядов. Какое дело прочим до рук, свершающих свое дело? Мерзкий обычай — соваться в дом великодушного воина и разглядывать его оружие, допытываться, как он работает да как живет, и пялиться на его руки. Если ты пишешь, пусть никто не знает, как ты пишешь, в какую пору, чем и на чем.

Но даже и в таком состоянии, вися на одной руке, обратился с гневной речью к четырем странникам, подъехавшим на рассвете к постоялому двору и принявшимся стучать в ворота; и сказалась в этом неукротимая сила его духа.

Глава XLIV

в которой продолжаются неслыханные происшествия на постоялом дворе

И как только Мариторнес отвязала его, испугавшись, как бы чего не вышло, Дон Кихот вскочил на Росинанта, прикрылся щитом, взял копьецо наперевес и вызвал на поединок всякого, кто скажет, что околдование его «было правым делом». Браво, мой добрый идальго!

Коли славен род твой давний, в цель попасть всегда старайся; а не вышло, защищайся, и не нужно оправданий, —

как граф Лосано говорит Перансулесу в «Юношеских годах Сида».98

Новоприбывшие отправились по своим делам, а Дон Кихот, «видя, что ни один из четырех всадников не обращает на него внимания и не принимает его вызова, выходил из себя от бешенства и досады…». Да, мой бедный Дон Кихот, да; нам больше по нутру, когда над нами смеются, чем когда на нас не обращают внимания. Мне понятны твое бешенство и досада. Хуже всего для тебя, когда в этом хоре насмешников на твои вызовы и бравады никто не обращает никакого внимания, даже насмешливого.