И тут Санчо вскричал, торжествуя: «Ага, вот вы и попались!», ибо хотел он доказать, что Дон Кихот на самом деле не был очарован, хотя на самом‑то деле он как раз очарован и был. На что отвечал Рыцарь: «Правду ты говоришь, Санчо (…) но я уж тебе говорил, что бывают разные виды очарованности…».

Разумеется, столько их, сколько людей на свете. И то обстоятельство, что человек — раб собственного тела, тесной и жалкой клетки, передвигающейся еще медлительнее, чем та, в которой волы везли нашего идальго, так вот, это обстоятельство вовсе не наталкивает нас на вывод, что в низменном нашем мире вся жизнь одно только сплошное наваждение. Так рассуждают Санчо–ма- териалисты, приходящие к заключению, что существует лишь воспринимаемое органами чувств, осязаемое, обоняемое; и приходят они к сему заключению, поскольку все мы, герои или негерои, должны справлять большую нужду и малую. Необходимость делать такое дело, от которого не отвертишься, вот ахиллесов аргумент109 философского санчопансизма, в какие бы наряды он ни рядился. Но Дон Кихот хорошо сказал: «Я знаю и уверен, что меня очаровали, и поэтому совесть моя спокойна». Великолепный ответ, ставящий спокойствие совести выше обмана чувств! Великолепный ответ, противопоставляющий совесть потребности удостовериться. Мало кому удавалось дать формулу веры убедительнее. То, чего довольно для спокойствия совести, и есть истина, только это истина и есть. Истина — не логическое соотношение меж видимым миром и разумом, который тоже видимость, истина —у проникновение мира субстанциального в глубины совести, также субстанциальной.

Выпустили Дон Кихота из клетки, дабы содеял он то, от чего не отвертишься; и, очистив тело, подвергся он еще одному испытанию, потяжелее, состояло же оно в том, что пришлось нашему Рыцарю выслушать пустопорожние сентенции благоразумного каноника, упорно пытавшегося доказать Рыцарю, что тот на самом деле не очарован и что странствующих рыцарей на свете не существует. На это Дон Кихот очень хорошо ответил, что если не достоверны сведения об Амадисе и Фьерабрасе, то не более достоверны- и сведения о Гекторе, и о Двенадцати пэрах, и о Роланде, и о Сиде.110 Так оно и есть, ибо, как я уже сказал, разве Сид реальнее, чем Амадис или сам Дон Кихот? Но каноник, человек жестоковыйный и нашпигованный примитивнейшим здравым смыслом, отделался, подобно прочим любителям силлогизмов, — все они каноники, кто больше, кто меньше, — всякими банальностями вроде того, что нельзя сомневаться в существовании Сида или Бернардо дель Карпио,111 но можно усомниться в том, что они совершали подвиги, им приписываемые. Судя по всему, был этот самый каноник одним из тех жалких типов, что орудуют критикой, словно решетом, и берутся уточнить, с ворохом бумажек в руке, происходило ли некое событие так, как о том повествуется, или не происходило, не замечая, что прошлое уже не существует, а воистину существует лишь то, что воздействует; и что одна из так называемых легенд, когда побуждает людей к действию, воспламеняя им сердца, либо когда приносит им утешение, в тысячу раз реальнее любой реляции о действительных событиях, истлевающей где‑нибудь в архиве.

Глава L

о разумнейшем споре Дон Кихота с каноником и о других происшествиях

Рыцарские романы все сплошь лживы? «Перечтите эти книги, и вы увидите, какое они вам доставят удовольствие…» — возразил победоносно Дон Кихот. Господи помилуй, чтобы каноник да не понимал неотразимой мощи этого аргумента, притом что сам почитает из истинных истинными столько других вещей и полагает, что они истиннее, чем те, которые познаются органами чувств; и все это вещи, истинность которых обосновывается утешением и пользою, из них извлекаемыми и достаточными для успокоения совести! Чтобы такой человек, как сам каноник Святой Католической Апостольской Римской Церкви, да не понимал, что все приносящее утешение не может не быть истиной именно потому, что приносит утешение, и не к чему искать утешения в истине логической! А что было бы, если бы доводы каноника обратили против него самого, применив к книгам о небесном рыцарстве либо о загробной жизни? Если бы доводы, которые приводил каноник в обоснование того, что рыцарское служение — безумие, рикошетом ударили по нему самому, как обоснование того, что безумие — служение Кресту? Дон Кихот воспользовался доводом, многократно приводившимся, о том, что рыцарские эпопеи всеми приняты на веру; почему, собственно, в его устах довод этот не имеет силы? А главное, он прибавил: «Что касается меня, то могу вам сказать, что с тех пор, как я сделался странствующим рыцарем, я стал мужественным, учтивым, щедрым, воспитанным, великодушным, любезным, смелым, ласковым, терпеливым…». Решающий довод! Решающий довод, каноник не мог отвергнуть его, ибо знал: если люди, уверовав в предания, сделались смиренными, кроткими, милосердными и готовыми сносить смертные муки, то из этого следует, что предания, сделавшие их такими, истинны. И если предания их такими не сделали, стало быть, не истинны они, а лживы.

О Господи, с какими канониками приходится сталкиваться на путях–дорогах сей жизни! Тот, что попался Дон Кихоту, был сущим олицетворением картонного благомыслия, но неужели не затаил он в себе хоть крупицы безумия? Навряд ли: благомыслие источило ему все нутро. У столь рассудительных людей только и есть что рассудок; они мыслят лишь головою, а надо мыслить всей душой и всем телом.

Канонику не удалось убедить Дон Кихота, да оно и не было возможно. Почему? А по той же самой причине, по которой, согласно объяснению святой Тересы («Книга моей жизни», глава XVI, раздел 5), проповедникам никак не добиться, чтобы грешники отстали от грехов своих: «потому как у тех, кто проповедует, мозгу много», «был бы у них взамен мозгу великий пламень любви к Господу, подобный тому, какой был у апостолов, а так огонь их плохо греет».

Взять хотя бы Санчо, почувствовал же он, что до того, как начал служить своему господину, жил, сам того не сознавая, жизнью, пронизанной ледяным холодом.

Главы LI и LII

в которой передается то, что пастух рассказал компании, увозившей Дон Кихота, и о споре Дон Кихота с пастухом, и о редкостном приключении с бичующимися, которое наш Рыцарь в поте лица своего довел до счастливого окончания

Затем последовали эпизод с козопасом и приключение с бичующимися; и немного дней спустя запертого в клетке Рыцаря привезли в его деревню, в воскресенье, да к тому же в полдень, в усугубление издевательств и насмешек. И Санчо вернулся домой, исполненный веры в рыцарские истории, что и высказал своей жене: «…а все‑таки славная это штука бродить за счастьем, карабкаясь по горам, блуждая по лесам, взбираясь на скалы, посещая замки и останавливаясь на ночлег в гостиницах на даровщинку, не платя, черт его побери, ни гроша!»