А миру, говорят, придет конец, —

пророчит Сагромор в поэме Эуженио де Кастро.122

Начинается третий и последний выезд Дон Кихота, и мы увидим, как погружается он в бездну своей мудрости, пока не скроется там навсегда, явив пример того, как должно умирать.

Санчо, вдохновившись словами своего господина и убедившись в том, насколько слава святых превосходит славу героев, сказал Дон Кихоту, что им бы нужно сделаться святыми, и тогда они куда быстрее достигнут доброй славы, к которой стремятся; и сослался при этом на пример святого Диего де Алькала и святого Педро де Алькантара, канонизированных как раз в ту пору.123

«Вот увидите, когда‑нибудь мне будет поклоняться весь мир», — говаривал беднячок из Ассизи,124 по рассказам Трех товарищей (4)125 и Фомы из Челано (2 Чел., 1, I);126 и те побуждения, которые одних подвигли на героизм, других подвигли на святость. Подобно тому как Дон Кихот, начитавшись рыцарских романов, ринулся в мир, Тереса де Сепеда, еще в детские годы начитавшись житий святых, которые, казалось ей, «дешевейшей ценой покупали путь к блаженству в лицезрении Бога», сговорилась со своим братом уйти из дому в странствие, жить Христовым подаянием и добраться до земли мавров, дабы там их обоих обезглавили; убедившись в невыполнимости этого плана, брат с сестрой порешили стать отшельниками и в саду, что был у них при доме, пытались в меру сил своих сделать себе подобие скитов127 («Книга моей жизни», главы I, II). Об Иньиго де Лойоле мы уже говорили, ссылаясь на биографа его, падре Педро де Риваденейру.

Что все это, как не странствующее рыцарство на божественный и религиозный лад? И, в конечном счете, к чему стремились и те и другие, святые и герои, как не к жизни вечной? Одни — в памяти людской, в лоне Господа — другие. И какова была самая глубинная движущая сила нашего испанского народа, как не жажда жизни вечной, ибо именно к этому и сводится все то, что именуют нашим культом смерти.128 Нет, не культ смерти, отнюдь нет; а культ бессмертия.

Даже Санчо, который, кажется, так привязан к жизни земной и преходящей, заявлял, что «куда выгоднее быть смиренным монахом какого угодно ордена, чем отважным странствующим рыцарем», на что Дон Кихот весьма рассудительно отвечал: «…не все могут быть монахами, и различны пути, которыми Господь ведет избранников своих на небо». И если не все могут быть монахами, то и не может быть, чтобы состояние монашества либо иночества было совершеннее какого‑либо другого, ибо не подобает, чтобы состояние наибольшего христианского совершенства не было в равной мере доступно всем людям, кем бы они ни были, а составляло бы исключительную и как бы природную привилегию определенного количества людей, поскольку если бы все на нее притязали, род человеческий пресекся бы. И в ответ на слова Санчо о том, что на небе больше монахов, чем странствующих рыцарей, Дон Кихот весьма удачно возразил: причина состоит в том, что на этом свете монахов числом больше, чем рыцарей, таких, разумеется, которые заслуживают имя рыцарей. «А если монах в то же время и рыцарь?» — спросите вы? Об этом Дон Кихот еще скажет.

Глава IX

в которой рассказывается то, что вы сами увидите

В какой же день и час рассуждал подобным образом Дон Кихот о славе, и о финальной ее тщете, и о том, что кончится она с концом света? В тот самый день и час, когда поспешал в Тобосо, дабы узреть Дульсинею, и в доспехах Дон Кихота ехал Алонсо Добрый, чтобы повидаться с Альдонсой Лоренсо, по которой вздыхал он двенадцать лет. Милостью безумия одолел стеснительный идальго возвышенную свою стеснительность; и вот, перерядившись Дон Кихотом, прикрывшись его обличьем, едет он увидеться с предметом своих мечтаний, исцелиться от своего безумия при виде ее и у нее в объятиях. Мы приближаемся к критическому моменту в жизни Рыцаря.

Итак, беседуя, господин и оруженосец прибыли в Тобосо, на родину несравненной Дульсинеи.

Прибыли они туда, и сказал Дон Кихот своему оруженосцу: «Санчо, сынок, веди меня ко дворцу Дульсинеи, быть может, она не спит».[35]

Обратим внимание на то, что, прося Санчо взять на себя столь возвышенную миссию и оказать своему господину столь великую милость, Рыцарь смягчается и называет оруженосца сынком; и еще обратим внимание на то, каковы все они, эти самые Санчо, приземленные представители человечества, ведущие героев ко дворцу Славы.