Он ответил мне со смехом, как будто простодушие мое забавляло его:

- Как вы просты, если думаете, что между ними есть разница! И где же ей быть тут? Неужели вы думаете, что если бы нашли хоть какую–нибудь разницу, так не заявили бы о ней громогласно, не выставили бы ее с восторгом на вид всем народам, во мнении которых желают уронить г–на Арно?

Из этих немногих слов я понял ясно, что те, которые оставались беспристрастными по первому вопросу, не были таковыми по второму. Мне все–таки захотелось узнать от него причины к тому, и я спросил его:

- Почему же нападали они на это положение?

На это он мне ответил:

- Неужели вы не знаете таких двух вещей, которые известны даже людям, наименее сведущим в этих делах: во–первых, что г–н Арно всегда избегал высказывать что–либо, что не было твердо обосновано на церковном предании; во–вторых, что враги его все–таки решили во что бы то ни стало отлучить его от церкви. Таким образом, когда сочинения его не давали никакого основания для планов их, они для удовлетворения своей страсти принуждены были взять первое попавшееся положение и осудить его. не говоря, за что и почему. Разве вы не знаете, что янсенисты не дают им ходу и так яростно напирают на них, что при малейшем слове против оснований отцов церкви, срывающемся у них, их тут же засыплют целыми томами, давлению которых они волей–неволей уступают, так что, испытав столько раз свою слабость, они сочли более уместным и более легким доискиваться цензуры, а не возражений, потому что им гораздо легче найти монахов[91], чем доводы.

- Но как же так, — сказал я, — ведь тогда цензура их бесполезна, потому что какое же может быть к ней доверие, когда увидят, что она без основания и рухнет при первых возражениях на нее?

- Если бы вы понимали дух народа, — сказал мне мой ученый, — вы говорили бы иначе. Цензура их, как она сама ни заслуживает цензуры, произведет на время почти все свое действие, и хотя несомненно, что путем доказательств ее неосновательности, выяснят ее назначение, верно также и то, что на большинство умов она произведет сначала такое же сильное впечатление, как если бы она была совершенно справедлива. Лишь бы кричали на улицах: «Вот цензура на г–на Арно, вот осуждение янсенистов!» — и иезуиты свое получат. Как мало людей, которые прочтут ее! Как мало среди последних тех, кто, прочитав, поймет ее! Как мало таких, которые заметят, что она не удовлетворяет возражениям! .Неужели вы думаете, что кто–нибудь примет это к сердцу и станет основательно расследовать? Вы видите, стало быть, сколько в этом пользы для врагов янсенистов. Они уверены, что, благодаря данному обстоятельству, будут праздновать в продолжение, по крайней мере, нескольких месяцев победу, хотя победа эта, по их обыкновению, и мнимая. Однако и это для них много значит: потом они найдут какое–нибудь другое средство существования. Они живут со дня на день. Так держались они и до сих пор: то при помощи катехизиса, где ребенок осуждает их противников[92], то при помощи процессии[93], в которой довлеющая благодать ведет за своей триумфальной колесницей благодать действенную, то посредством комедии, в которой черти уносят Янсения[94], другой раз при помощи календаря[95], а теперь посредством этой цензуры.

- По правде сказать, — заметил я, — я только что собирался порицать приемы молинистов, но после того, что вы мне сказали, удивляюсь их благоразумию и политичности. Я вижу, что они ничего не могли сделать более предусмотрительного и более надежного.

- Вы поняли это, — сказал он, — их самым верным приемом всегда было молчать. Данное обстоятельство и заставило одного ученого–теолога сказать, что «самые мудрые из них те, которые интригуют много, говорят мало и не пишут ничего».

В том же духе они с самого начала заседаний благоразумно распорядились, что если г–н Арно явится туда, то только для того, чтобы просто изложить свои верования, а совсем не для того, чтобы вступать в прения с кем–либо.

Когда члены следственной комиссии вздумали немного уклониться от этого метода, они оказались в неприятном положении. Они встретили во второй его апологии весьма сильное опровержение.

В том же самом духе придумали они это редкое и совершенно новое изобретение получаса и песочных часов'[96]. Применив его, они избавились от назойливости тех ученых, которые принимались опровергать все их доводы, ссылались на книги, чтобы уличить их во лжи, принуждали отвечать, совершенно лишая возможности для возражений.

Они понимали достаточно ясно, что это лишение свободы, которое вынудило такое большое число ученых устраниться от заседаний[97], не принесет добра их цензуре и что формальный протест о незаконности, заявленный г–ном Арно еще до постановления цензуры[98]·, будет плохим введением для благоприятного приема ее. Они вполне уверены, что для людей не предубежденных мнение семидесяти ученых, которые ничего не выигрывали, защищая г–на Арно, имеет по крайней мере столько же значения, как и мнение сотни других, которые ничего не теряли, осуждая его.