Житейское… отложим… попечепье —

Тянулся, замирал и замер звук.

Алтарь открыт… Но где ж священник, дьякон?

И где толпа молящихся людей?

Страстей поток, – бесследно вдруг иссяк он,

Лазурь кругом, лазурь в душе моей.

Пронизана лазурью золотистой,

В руке держа цветок нездешних стран,

Стояла ты с улыбкою лучистой,

Кивнула мне и скрылася в туман.

И детская любовь чужой мне стала,

Душа моя — к житейскому слепа…

А немка–бонна грустно повторяла:

«Володинька—ах! слишком он глупа!»

2

Прошли года. Доцентом и магистром

Я мчуся за границу в первый раз.

Берлин, Ганновер, Кельн — в движенье быстром

Мелькнули вдруг и скрылися из глаз.

Не света центр, Париж, не край испанский,

Не яркий блеск восточной пестроты, —

Моей мечтою был Музей Британский,

И он не обманул моей мечты.

Забуду ль вас, блаженные полгода?

Не призраки минутной красоты,

Не быт людей, не страсти, не природа —

Всей, всей душой одна владела ты.

Пусть там снуют людские мириады

Под грохот огнедышащих машин,

Пусть зиждутся бездушные громады, —

Святая тишина, я здесь один.

Ну, разумеется, cum grano salis:[601]

Я одинок был, но не мизантроп;

В уединении и люди попадались,

Из коих мне теперь назвать кого б?

Жаль, в свой размер вложить я не сумею

Их имена, не чуждые молвы…

Скажу: два–три британских чудодея

Да два иль три доцента из Москвы.

Всё ж больше я один в читальном зале;

И верьте иль не верьте, – видит бог,

Что тайные мне силы выбирали