Увы, мой друг! Крепчайшими цепями

Прикован я к московским берегам.

Жду худшего: сидеть мне в темной яме

И там вздыхать по милым Липягам.

Но если бы и я был на свободе —

Могу ли голым ехать в дальний край?

Сие противно северной природе,

Да и жандарм в земной не верит рай.

А потому, покорствуя судьбине,

Здесь остаюсь покуда недвижим,

Но октября, надеюсь, в половине

Воспользуюсь призывом я твоим.

Осень 1892

«Вы были для меня, прелестное созданье…»

Вы были для меня, прелестное созданье,

Что для скульптора мрамора кусок,

Но сломан мой резец в усиленном старанье,

А глыбы каменной он одолеть не мог!

Любить Вас tout de me me?[613] Вот странная затея!

Когда же кто любил негодный матерьял?

О светлом божестве, любовью пламенея,

О светлом божестве над вами я мечтал.

Теперь утешу Вас! Пигмалионы редки,

Но есть каменотес в примете у меня:

Из мрамора скамью он сделает в беседке

И будет отдыхать от трудового дня.

Март 1893

«Цвет лица геморроидный…»

Цвет лица геморроидный,

Волос падает седой,

И грозит мне рок обидный

Преждевременной бедой.

Я на всё, судьба, согласен,

Только плешью не дари:

Голый череп, ах! ужасен,

Что ты там ни говори.

Знаю, безволосых много

Средь святых отцов у нас,

Но ведь мне не та дорога:

В деле святости я — пасс.

Преимуществом фальшивым

Не хочу я щеголять

И к главам мироточивым

Грешный череп причислять.

Поправка

Ах, забыл я, — за святыми

Боборыкина забыл!

Позабыл, что гол, как вымя,

Череп оный вечно был.