Злодейка тройней разродилась.

Иных покуда нет грехов,

Ничто страстей не возбуждает,

И тихий рой невинных снов

Прозрачный сумрак навевает.

Живу, с заботой незнаком,

Без утомленья и усилья,

Питаюсь только молоком,

Как Педро Гомец, «Лев Кастильи».

Годится ли, или негодно —

Кто для меня теперь решит?

Хоть Сайма очень многоводна,

Но про свое лишь говорит.

Кругом собаки, овцы, крысы —

Не вижу судей никаких,

Чухонцы, правда, белобрысы,

Но им невнятен русский стих.

Пишу. Глядят в окошки ели,

Морозец серебрит пути…

Стихи, однако, надоели,

Пора и к прозе перейти.

1–3 октября 1894

Признание

Посвящается гг. Страхову, Розанову, Тихомирову и Ко

Я был ревнитель правоверия,

И съела бы меня свинья,

Но на границе лицемерия

Поворотил оглобли я.

Душевный опыт и история,

Коль не закроешь ты очей,

Тебя научат, что теория

Не так важна, как жизнь людей,

Что правоверие с безверием

class="postLine">Вспоило то же молоко

И что с холодным лицемерием

Вещать анафемы легко.

Стал либерал такого сорта я,

Таким широким стал мой взгляд,

Что снять ответственность и с черта я,

Ей–богу, был бы очень рад.

Он скверен, с гнусной образиною,

Неисправим — я знаю сам.

Что ж делать с эдакой скотиною?

Пускай идет ко всем чертям!

Октябрь 1894

Поэт и грачи

Краткая, но грустная история

Осень

По сжатому полю гуляют грачи,