ДАМА. Про что такое вы говорите? Какой это человек? Где и когда он жил?

Г[-н] Z. Не так давно и в Петербурге. Я думал, что вы его знаете. Это камергер Деларю.

ДАМА. Никогда не слыхала, а, кажется, я весь Петербург по пальцам знаю.

ПОЛИТИК. Я тоже что-то не припоминаю. Но в чем же история этого камергера?

Г[-н] Z. Она прекрасно изложена в одном неизданном стихотворении Алексея Толстого.

ДАМА. Неизданном? Значит, наверное, фарс. К чему же это при таких серьезных предметах?

Г[-н] Z. Уверяю вас, что хотя это фарс по форме, но с очень серьезным и, главное, правдивым реальным содержанием. Во всяком случае действительное отношение между добротою и злобою в человеческой жизни изображено этими шуточными стихами гораздо лучше, чем я мог бы его изобразить своею серьезною прозой. И у меня нет ни малейшего сомнения, что, когда герои иных всемирно знаменитых романов, искусно и серьезно распахивающих психологический чернозем, будут только литературным воспоминанием для книжников, этот фарс, в смешных и дико карикатурных чертах затронувший подпочвенную глубину нравственного вопроса, сохранит всю свою художественную и философскую правду.

ДАМА. Ну, я вашим парадоксам не верю. Вы одержимы духом противоречия и нарочно всегда бравируете общественное мнение.

Г[-н] Z. Я, вероятно, «бравировал» бы его, если бы оно существовало. Но историю о камергере Деларю я вам все-таки сообщу, так как вы ее не знаете, а я помню ее наизусть.

Вонзил кинжал убийца нечестивыйВ грудь Деларю,Тот, шляпу сняв, сказал ему учтиво:«Благодарю».Тут в левый бок ему кинжал ужасныйЗлодей вогнал,А Деларю сказал: «Какой прекрасныйУ вас кинжал!»Тогда злодей, к нему зашедши справа,Его пронзил,А Деларю с улыбкою лукавойЛишь погрозил.Истыкал тут злодей ему, пронзая,Все телеса,А Деларю: «Прошу на чашку чаяК нам в три часа».Злодей пал ниц и, слез проливши много,Дрожал, как лист,А Деларю: «Ах, встаньте, ради Бога!Здесь пол нечист».Но все у ног его в сердечной мукеЗлодей рыдал,А Деларю сказал, расставя руки:«Не ожидал!Возможно ль? Как?! Рыдать с такою силой?По пустякам?!Я вам аренду выхлопочу, милый, —Аренду вам!Через плечо дадут вам СтаниславаДругим в пример.Я дать совет властям имею право:Я камергер!Хотите дочь мою просватать, Дуню?А я за тоКредитными билетами отслюнюВам тысяч сто.А вот пока вам мой портрет на память, —Приязни в знак.Я не успел его еще обрамить, —Примите так!»Тут éдок стал и даже горче перцаЗлодея вид.Добра за зло испорченное сердце,Ах! не простит.Высокий дух посредственность тревожит,Тем страшен свет.Портрет еще простить убийца может,Аренду ж – нет.Зажглась в злодее зависти отраваТак горячо,Что, лишь надел мерзавец СтаниславаЧерез плечо, —Он окунул со злобою безбожнойКинжал свой в ядИ, к Деларю подкравшись осторожно,Хвать друга в зад!Тот на пол лег, не в силах в страшных боляхНа кресло сесть.Меж тем злодей, отняв на антресоляхУ Дуни честь, —Бежал в Тамбов, где был, как губернатор,Весьма любим,Потом в Москве, как ревностный сенатор,Был всеми чтим.Потом он членом сделался советаВ короткий срок…Какой пример для нас являет это,Какой урок!

ДАМА. Ах, как мило, я и не ожидала!

ПОЛИТИК. В самом деле превосходно. «Кредитными билетами отслюню!» – чудесно. «Аренду ж – нет!» и «Бежал в Тамбов!» – deux vrais coups de maître![48]

Г[-н] Z. Но правдивость-то какая, вы заметьте. Деларю не та «очищенная добродетель», которой в природе не встречается. Он живой человек со всеми человеческими слабостями – и тщеславием («я камергер!»), и стяжательностью (припасены сто тысяч), а его фантастическая непроницаемость для злодейского кинжала есть лишь очевидный символ его беспредельного добродушия, неодолимого и даже нечувствительного для всяких обид, что все-таки бывает, хотя и очень редко. Деларю не олицетворение добродетели, а натуральный добрый человек, у которого сердечная доброта одолела дурные качества и вытеснила их на душевную поверхность в виде безобидных слабостей. Так же «злодей» – вовсе не ходячий экстракт порока, а обыкновенная смесь добрых и злых качеств; но у него зло зависти засело в самой глубине души и вытеснило все доброе на душевную эпидерму, так сказать, где доброта приняла вид очень живой, но поверхностной чувствительности. Когда на ряд жестоких обид Деларю отвечает учтивыми словами и приглашением на чашку чая, чувствительность нравственной эпидермы у «злодея» сильно затронута этими проявлениями благовоспитанности, и он предается самому экспансивному раскаянию. Когда же учтивость камергера переходит в сердечное участие истинно доброго человека, который платит своему врагу за зло не кажущимся только добром вежливых слов и жестов, а действительным и живым добром практической помощи, – когда Деларю входит в житейское положение своего злодея, готов поделиться с ним своим состоянием, устроить его служебные дела и даже его семейное благополучие, – тогда эта действительная доброта, проникая в более глубокие моральные слои злодея, обнаруживает его внутреннюю нравственную негодность и, достигая наконец до дна его души, будит там крокодила зависти. Не доброте Деларю завидует злодей – он ведь сам может быть добрым, – разве он не чувствовал своей доброты, когда «рыдал в сердечной муке», – нет, он завидует именно недостижимой для него бездонности и простой серьезности этой доброты:

Портрет еще простить убийца может,Аренду ж – нет!