лапидарные строки и не повторял их с бьющимся сердцем! И между тем нигде так далеко не заведена бентамовская стилизация, упрощение действительной жизни, при котором стираются все ее краски, как именно здесь.

Вообще говоря, подобный прием политической экономии и правилен, и неправилен: он правилен и допустим как методологическая условность, как прием искусственного упрощения в целях исследования. Политическая экономия делает здесь то, что делает и всякая наука: для того, чтобы узнать нечто, забывает обо всем остальном, действует, как теперь выражаются,"прагматически". Ошибка начинается только тогда, когда забывается вся условность этого приема и когда"прагматическая"стилизация принимается за подлинную действительность, и вместо живых людей, подставляются эти методологические призраки. Этим отчасти объясняется то преобладание своеобразного экономизма, которое отравляет духовную атмосферу XIX века. Между"экономическим человеком" – условностью политической экономии и человеком вообще ставится знак равенства, а то, что не вмещается в намеченную рамку, или урезается или насильственно в нее втискивается; конечно, при

64.866    Народное хозяйство и религиозная Булгаков: Два Града, 113

этом безжалостно истребляется все индивидуальное и конкретное, противящееся этому. Однако никогда не нужно забывать, что политическая экономия есть историческая наука, т. е. наука об историческом и, следовательно, о конкретном, и то, что"теоpeтичeскaя"экономия позволяет себе лишь в целях упрощения, отнюдь не соответствует живой исторической действительности, точнее – соответствует ей только отчасти. В действительности"экономический человек"политической экономии есть одна лишь, хотя и очень важная сторона жизни человеческой личности, проявлений деятельного"я". Народное хозяйство есть результат индивидуальной деятельности личностей, а развитие производительных сил есть творчество народа в хозяйственном отношении, до известной степени есть тоже феномен его духовной жизни. Ад. Смит допустил однажды несчастное разграничение производительного и непроизводительного труда, назвав

производительным (в экономическом смысле) труд, выражающийся непосредственно в материальных благах, в"вещах", а непроизводительным – всякий иной труд; он провел этим, хотя тоже лишь методологическим, различием глубокую и совершенно незаконную

64.867    Народное хозяйство и религиозная Булгаков: Два Града, 113

межу, разделяющую экономическую и духовную деятельность, и это разграничение, несмотря на всю свою условность, до сих пор смущает экономическую мысль, и без того страдающую чрезмерным механизированием хозяйства. Конечно, нельзя отрицать, что хозяйство есть и механизм, и особенно современное народное и мировое хозяйство, но вместе с тем оно не есть и никогда не может быть только механизмом, как и личность не есть только счетная линейка интересов, а живое творческое начало. Исходя из одного представления о механизме, нельзя даже понять до конца хозяйственную жизнь, вне личной инициативы, вне творческого к ней отношения, вне различных волевых импульсов, – одной рутиной, или одним своекорыстным интересом невозможно даже поддержание экономического status quo, a тем более невозможен хозяйственный прогресс,

необходимый хотя бы в силу постоянно совершающегося прироста населения – с угрозой Мальтуса. Человеческая личность есть самостоятельный"фактор"хозяйства: в одних отраслях труда это яснее, как, например, в сельском хозяйстве, в других – менее очевидно, как в индустрии, но это факт. Хозяйство есть взаимодействие свободы, творческой инициативы