Разрешив дух в совокупности состояний сознания, связанных между собою, английская психология стремится объяснить его из этих состояний. Дух не есть особое связующее начало представлений или какая либо творческая сила, их образующая: эмпирически нам даны только различные «сознательные состояния» в их различных комбинациях. Это частные элементы сознания, и связь их, точно так же как и связь всех вещей, должна, по возможности, объясняться из них самих, без допущения какого–либо

==505

универсального связующего начала. Объясняя физический, органический и социальный мир посредством внешнего сцепления физических, органических и со11иальных атомов, индивидуализм остается верен себе и в области психологии. Сознание объясняется посредством сцепления своих индивидуальных элементов. Такие элементы на языке английской психологии называются представлениями или «идеями», сцепление представлений — «ассоциацией идеи». Все эти идеи ассоциируются между собою по смежности, или по сходству, или же, наконец, «по контрасту». Одно представление вызывает в памяти другое или потому, что в предшествовавшем опыте они встречались вместе (иногда в совершенно внешней связи), или же потому, что они крайне противоположны. Эти простые, по–видимому, истины формулируются как основные законы психологии; их открытие приравнивается величайшим открытиям Ньютона и Кеплера *. В доказательство их значения исписаны целые тома; один Бэн 15, этот плодовитый схоластик эмпиризма, doctor copiosus 16 английской психологии, посвящает многие сотни страниц, чтобы доказать, что все представления в чем либо смежны, в чем либо сходны или противоположны некоторым другим представлениям и, в силу этих обстоятельств, склонны вызывать их в памяти «при прочих равных условиях». Все содержание сознания всецело обусловлено, с одной стороны, внешними впечатлениями, с другой — внутренней психологической причинностью представлений, их взаимной ассоциацией. Это — универсальный закон явлений в тесном смысле слова.

На первый взгляд это, может быть, самая бессодержательная психология, какую мы только знаем. Для человека непредубежденного трудно понять сначала, что собственно заключают в себе эти формулы законов ассоциации, чего бы не сознавал всякий ребенок, отдающий себе отчет о ходе своих мыслей. Но оказывается, что все значение этих мнимых законов, точнее, этих общих фактов ассоциации, именно и заключается в их бессодержательности. От этого именно и хватается за нить нигилистическая психология, чтобы свести к ним все остальные явления сознания. Факты внешнего, случайные сцепления представлений служат как бы исходною точкою для полемики эмпиризма против живого конкретного сознания. И так как все его явления смежны, все отчасти сходствуют, отчасти контрастируют, * Напр., /. S. Mill, August Comte and positivism. P. 53.

==506

то все легко подгоняются под бессодержательные формулы ассоциации по смежности, по сходству и по контрасту. Победа над духом дается воистину слишком легко; путем двух–трех магических формул эмпиризм превращает его в такую же ассоциацию, в такое же внешнее сцепление событий, как и все остальное.

Но, рассматриваемый в таком исключительном свете, закон ассоциации идей оказывается вдвойне ошибочным: строго говоря, мы не находим в духе ни ассоциаций, ни идей, в смысле английской психологии, ибо оба термина, которыми она так злоупотребляет, неточны в высокой степени. Первоначально в греческой философии идея означала гипостазированное отвлеченное понятие. Платоники думали, что такие идеи существуют самобытно, независимо от вещей, как их творческие первообразы; схоластики и картезианцы полагали, что в душе человека существуют врожденные идеи, т. е. врожденные и обособленные друг от друга отвлеченности. Английская психология успешно боролась с подобным мнением, доказывая, что в душе нет таких врожденных отвлеченностей и понятий, что они вырабатываются медленно и обособляются посредством слов. Но термин «идеи» был все таки сохранен, хотя и связанный с новым значением. Под идеями английская психология разумеет в сущности гипостазированные представления, те «индивидуальные элементы», из которых слагается сознание. Но беспристрастный анализ показывает нам, что подобных элементов в духе не существует: в нем нет изначальных идей ни в смысле понятий, ни в смысле представлений. Как те, так и другие обособляются от впечатлений и друг от друга путем медленной упорной работы индивидуального сознания; они отграничиваются друг от друга условным образом посредством искусственных знаков, фиксируются и определяются посредством слова. Первоначальное состояние сознания не знает ни понятий, ни представлений, но сливает их в общем безразличном мраке. Затем наступает период медленного рассвета, когда мы разглядываем мало–помалу общие различия вещей, их неопределенные очертания. То, что ощупывали прежде во тьме с разных сторон и в разные моменты, слилось в одно общее тело; то, что сначала сливалось в общей неопределенности, различается на множество предметов, индивидуальная физиономия которых становится все более и более видной. Младенческий ум, без сомнения, представляет себе конкретно многие общие свойства вещей, которые он впоследствии мыслит отвлеченно; сначала

==507

он связывает их неразрывно с какими либо единичными предметами. И наоборот: многие единичные представления, индивидуальные предметы получают в его сознании общее, типическое значение: все птицы — канарейки, все деревья — березки, все люди — дяди и тети. Эти канарейки, березки, тети ребенка — больше и меньше, чем обыкновенные представления: больше — потому что они заменяют собою позднейшие понятия, меньше — потому что они крайне смутны и слабо индивидуализированы.

При ближайшем рассмотрении оказывается, однако, что большая часть наших представлений всегда сохраняет в себе подобную неопределенность. Лишь некоторые весьма сложные группы представлений обладают относительной индивидуальностью; но элементы, из которых они составлены, всего менее допускают индивидуализацию: это общие чувственные свойства, сами по себе совершенно родовые и неограниченные. Представления цвета, звука, вкуса, запаха, качеств вообще не обладают сами по себе никакими индивидуальными очертаниями: на самом деле их нельзя назвать ни представлениями (в смысле индивидуальных образов, идей), ни понятиями. Чтобы представить себе какой нибудь цвет, я должен фиксировать его в какой либо схеме; чтобы мыслить его в форме понятия, я должен умственно отвлечь его от всех тех колеблющихся схем, в которых моя мысль невольно его воплощает. И оба процесса представления и понятия развиваются параллельно друг другу, причем слово является существенным фактором в развитии обоих. Слово, высказанное впервые по поводу единичного предмета, — звук, вырвавшийся из груди под впечатлением преходящего чувства, получает типическое общее значение; и наоборот — собственное имя рождается из нарицательных.

Средневековые реалисты школы Авицены '7 и Фомы Аквинского 18 признавали, что общие, родовые начала существуют реально в вещах (in re), составляя их природу. Род присущ вещам по своему содержанию; отвлекаемый от вещей, он получает универсальную форму понятия. Реально он существует в вещах; формально, т. е. как отвлеченное вообще понятие, — только в уме. Род не есть только понятие, отвлеченное от некоторых индивидов, ибо он действительно существует «в основе» их (fundamentaliter), составляет как бы их общий базис; вместе с тем он не исчерпывается всецело индивидами, его представляющими, ибо заключает в себе некоторую реальную мощь

Аквинского 18

==508