Григорий. Решил гадание последний.

Афанаспй. Ну, пошел, врешь!

Григорий. Точно село. Они все там посели.

Афанаспй. II нп одпн не спасся?

Григорий. Одпн из семи одобрил древнюю пословицу: «Боязливого сына матери рыдать нечего».

Афанасий. Какая ж пагуба их погубила?

Григорий. Дурной взор и дурная прозорливость, Как только взобрались на ту сторону бездны, так всех их в смерть перемучил индийский дракон.

Афанасий. Видно, что сии прозорливцы имели рабское Лиино око, а не Ревеккин пригожий взор  [274] и не Лукина, товарища Клеопы. Фигурненький ты выточил балясин, право… Да к чему же ты его приточил?

Григорий. К твоим очам на очки.

Афанасий. А мне на что твои очки? Я и без них вижу.

Григорий. Видишь так, как по заходе солнца курица: чем больше зевает, тем менее видит. Должно зреть, узреть и прозреть, ощупать и придумать, повидать и догадаться. Красочная тень встречает твой взгляд, а мечтанье да блистает в твоем уме, наружность бьет в глаз, а из нее спирт да мечется в твой разум. Видишь след — подумай о зайце, болванеет предмет — умствуй, куда он ведет, смотришь на портрет — помяни царя, глядишь в зеркало — вспомни твой болван — он позади тебя, а видишь его тень. Перед очами твоими благокруглый радуги лук, а за спиною у тебя царь небесных кругов — солнце. На прекрасную его в облаке, как в чистом источнике, тень, гляди внешним взором, а на животворящее и спасительное его сияние взирай умным оком. Чистый ум есть то же солнце. Его праволучные стрелы прямо ударяют в лицо океана, а самое их жало, уклоняясь от лица морского, косвенно бодает. Иметь иную — сие‑то значит блюсти и примечать. Видим и осязаем в наличности, а примечаем и обладаем в сердце. Таков человек есть точный обсерватор, а жизни его поле есть то обсерватори- ум. Вон где один тебе обсерватор! Взгляни — «На страже моей стану».

Афанасий. О, голубчик мой! О, мой кум Аввакум!  [275]Воистину люблю его. Конечно, он что‑то неподлое примечает на страже своей. Скажи мне, мой прозорливец, куда смотрит и что то видит пророческое око твое?

Григорий. Не шали, Афанасий, не мешай ему смотреть, пускай себе забавляется.

Афанасий. Вот, а мы что? Пускай же и нам покажет то, что видит. Так ли, друг мой Лопгин? А Ермолай наш дремлет. Слышь, Ермолай! Встань, спящий! Дремя, как курица, пуще не усмотришь.

Л о н г и н. Пожалуй, не шуми, я не сплю, я все слышу.

Афанасий. Ермолай дремал, а ты глубоко задумался и то же, что спишь. Ведь я пе тебя бужу. Однак и ты ободрись. Давай перейдем к пророку! Доколь нам быть печальными? «Перейдем в Вифлеем».

Яков. Постой, Афанасий, постой, не спеши!

Афанаспй. Иду рыбу ловить.

Яков. Не забудь же торбы взять.

Афанасий. Ба! Друг мой, где ты взялся? Голос твой возвеселил меня.

Яков. Я вашу всю беседу до одной нитки слышал под яблонею, а твоим речам смеялся.