Works in two volumes
Яков. Имя есть то же — пророк и философ. Но не суди лица, суди слово его. Сам Христос сих, сидящих во тьме и сени смертной, называет псами. Не хорошо‑де отнять хлеб у детей и бросить псам. А которые ухватились не за тень, но за прямого человека — «Дал им власть детьми божппми быть».
Афанасий. Ну! Быть так. Пускай сип песпп люди хватаются за тень человеческую, как за лжемонету. Но сами же, однако, они суть человекн, люди почетные, а не мертвая тень.
Яков. Сень стенп мила, а ночь тьме люба. Сродное к сродному склонно, а прилипчивость обоих сливает в ту же смесь. И сам ты таков, каково то, что любишь и объемлешь. Любящий тьму: сам ты тьма и сын тьмы.
Афанасий. А! А! чувствует нос мой кадильницу твою. Туда ты завеял, что и я тень? Нет, Якуша! Я тени не ловлю.
Яков. Я давича еще сказал, что ты одна из сих бесчисленных, земной шар обременяющих, мертвых теней, которым предтеча и весь пророческий хор точным сидельцам адским благовествуют истинного человека. Безумие есть в 1 ООО крат тяжелее свинца. Самая тягчайшая глупость образуется сими сына Амосова словами: «Отяжелело сердце их, тяжко ушами слышать». Сие тяж- косердие, сиречь долой садящееся, прокисшего и грубого сердца, мыслей его дрожжи, в самый центр земной погрязает, как олово, откуда тебя выдрать никак невозможно. Сердце твое, возлюбившее суетную ложь и лживую гибель тени человеческой, кто силен поднять из бездн земных, дабы выскочить могло на гору воскресения и узреть целомудренным взором блаженного оного, на седалище губителей не севшего Давидова мужа? «Удивил господь преподобного своего». Шатайся ж, гони ветры, люби суету или ложь, хватай тень, печись, мучься, жгись.
Афанасий. О мучишь меня, паче египетской гадательной оной Льво–Девы! [286] Низвергаешь в центр земли, садишь в преисподнюю ада, связываешь неразрешимыми узами гаданий, а я хоть не Самсон и не решительный оный предревний Эдип [287], однако доселе нахожусь перед тобою, Якуша, и волен, и не связан, по пословице «Мехом пугаешь».
Яков. Кто дурак, тот п в Иерусалиме глуп, а кто слеп, тому везде ночь. Если ты тень — везде для тебя ад.
Афанасий. Право ты, друг, забавен, люблю тебя. Можешь и о враках речь вести трагедпально. Вижу, что твой хранитель есть ангел витийства. Тебе‑то дано, как притча есть: «Ех musca elephantem», «Ех cloaca aream» [288];
скажу напрямик: из кота — кита, а из нужника создать Сион.
Яков. Как хочешь ругайся и шпыняй, а я с Исаиею: «Как ласточка, так возопию, и как голубь, так поучусь».
Афанасий. Вот нашел громогласную птицу! Разве она твоему пророку лебедем показалась? А твоего голубя курица никак не глупее.
Яков. О кожаный мех! «Да выклюет ворон ругающее отца око твое!»
Афанасий. Ты, как сам странными и крутыми дышешь мыслями, так и единомышленники твои, дикие думы, странным отрыгают языком. Сказать притчею: «По губам салат».
Яков. А не то же ли поет и твой пророк Гораций: «Porticibus поп iudiciis utere vulgi» [289]? По мосту–мосточку с народом ходи, а по разуму его себя не веди.