А я пребуду,

милостивый государь, Вашего благородия покорнейший слуга, любитель священной Библии, Григорий Сковорода.

Кольцо. Дружеский разговор о душевном мире Лпца: А ф а н а с и й, И а к о в, Лонгпн, Ермолай, Григорий

Григорий. Перестаньте, пожалуйста, дорогие гости мои! Пожалуйста, перестаньте шуметь! Прошу покорно, что за шум и смятение? Одпн кричит: «Скажи мне силу слова сего: знай себя». Другой: «Скажи мне прежде, й чем состоит и что значит премудрость?» Третий вопиет: «Вся премудрость — пустошь без мира». Но знает ли, что есть мир? Тут сумма счастия.

«Слыхали ль вы, братья, — четвертый, вмешавшись, возглашает, — слыхали ль вы, что значпт египетское чудовище, именуемое сфинкс?» Что за срам, думаю, что такого вздору не было и в самом столпотворении. Сие значит не разговор вести, но, поделавшись ветрами, вздувать волны на Черном море. Если же рассуждать о мире, должно говорить осторожно и мирно. Я мальчиком слыхал от знакомого персианина следующую басенку.

Несколько чужестранцев путешествовали в Индии. Рано вставали, спрашивали хозяина о дороге. «Две дороги, — говорил им человеколюбивый старик, — вот вам две дороги, служащие вашему намерению: одна напрямик, а другая с обиняком. Советую держаться обиняка. Не спешите и далее пройдете, будьте осторожны, помните, что вы в Индии». «Батюшка, мы не трусы, — вскричал один остряк, — мы европейцы, мы ездим по всем морям, а земля нам не страшна, вооруженным». Идя несколько часов, нашли кожаный мех с хлебом и такое ж судно с вином, наелись и напились довольно. Отдыхая под камнем, сказал один: «Не даст ли нам бог другой находки? Кажется, нечтось вижу впереди по дороге, взгляните, по ту сторону бездны чернеет что‑то…» Один говорит: «Кожаный мешп- ще»; другой угадывал, что обгорелый пнище; иному казался камень, иному город, иному село. Последний угадал точно: они все там посели, нашедши на индийского дракона, все погибли. Спасся один, находясь глупее, но осторожнее. Сей по неким примечаниям и по внутреннему предвещающему ужасу притворился остаться за нуждою на сей стороне глубочайшей яруги и, услышав страшный умерщвляемых вой, поспешно воротился в сторону, одобрив старинных веков пословицу: «Боязливого сына матери плакать нечего».

Не спорю: будь сия басня недостаточною, но она есть чучело, весьма схожее на житие человеческое.

Земнородный ничем скорее не попадает в несчастие, как скоропостижною наглостью, и скажу с приточником, что бессоветием уловляются беззаконные, есть бо крепки мужу свои уста, и пленяются устами своих уст. Посмотрите на людскую толпу и смесь, увидите, что не только пожилые, но и самые с них молодчики льстят себе, что онп вооружены рогом единорога, спасающим их от несчастна, уповая, что как очам пх очкп, так свет и совет пе нужен сердцу пх.

Сия надежда сделала пх оплошными, наглыми в путях своих и упрямыми.

А если мой молокососный мудрец сделается двух или трех языков попугаем, побывав в знатных компаниях и в славных городах, еслп вооружится арифметикою и геометрическими кубами, пролетев несколько десятков любовных историй и гражданских и проглянув некоторое чпсло коперниканских пплюль  [344]? Во время оно Платоны, Солоны, Сократы, Пифагоры, Цицероны  [345] и вся древность суть одни только мотыльки, над поверхностью землп летающие, в сравнении нашего высокопарного орла, к неподвижным солнцам возлетающего п все на океане острова пересчитавшего. Тут‑то выныряют хвалптелп, проповедующие и удивляющиеся новорожденной в его мозге премудрости, утаенной от всех древних п непросвещенных веков, без которой, однако, не худо жпзнь проживалась. Тогда‑то уже всех древних веков речения великий сей Дий [346] пересуживает и, будто ювелир камушки, по своему благоволению то одобряет, то обесценивает, сделавшись вселенским судьею. А что уже касается Мойсея и пророков — п говорить нечего; он п взгляда своего не удостаивает сих вздорных ц скучных говорунов; сожалеет будто бы о ночных птичках и нетопырях, в несчастный мрак суеверия влюбившихся. Все то у него суеверие, что понять п принять горячка его не может. И подлинно: возможно лп, чтоб сип терновники могли нечто разуметь о премудрости, о счастии, о душевном мпре, когда им и не снплось, что Земля есть планета, что около Сатурна есть Луна  [347], а ъюжет быть, п не одна? Любезные други! Сип‑то молодецкпе умы, плененные свопмп мнениями, как бы лестною блудницею, и будто умной беснующиеся горячкою, лишенные сберегателей свопх, беспутно и бессовестно стремятся в погпбель. Портрет их живо описал Соломон в конце главы 7–й в «Притчах» от 20–го стиха. С таковыми мыслями продолжают путь к старости бесчисленное сердец множество, язвою своею заражая, нахальные нарушители печатп кесаря Августа: «Спеши, да исподволь»  [348]. Ругатели мудрых, противники бога и предкам свопм поколь, вознесшись до небес, попадутся в зубы мучительнейшему безумию, у древних адом образованному, без освобождения, чтоб исполнилось на них: «Видел сатану, как молнию…» Да и кто же не дерзает быть вождем к счастию? Поколь Александр Македонский вел в доме живописца разговор о сродном и знакомом ему деле, с удивлением все его слушали, потом стал судейски говорить о живописи, но как только живописец шепнул ему в ухо, что п самые краскотеры началп над нпм смеяться, тотчас перестал. Почувствовал человек разумный, что царю не было времени в живописные тайны вникнуть, но прочим Александрового ума недостает. Если кто в какую‑либо науку влюбился, успел и прославился, тогда мечтает, что всякое уже ведение отдано ему за невестою в приданое. Всякий художник о всех ремеслах судейскую произносит сентенцию, не рассуждая, что одной науке хорошо научиться едва достанет век человеческий.

Ни о какой же науке чаще п отважнее не судят, как о той, какая делает блаженным человека, потому, я думаю, что всякому сие нужно так, будто всякому и жить должно.

Правда, что говорить и испытывать похвально, но усыновлять себе ведение сие дурно п погибельно. Однако ж думают, что всякому легко сие знать можно.

Не диковина дорогу сыскать, но нпкто не хочет искать, всяк своим путем бредет п другого ведет, в сем‑то и трудность. Проповедует о счастии историк, благовестит химик, возвещает путь счастия физик, логик, грамматик, землемер, воин, откупщик, часовщик, знатный п подлый, богат и убог, живой и мертвый… [349] Все на седалище учителей сели; каждый себе науку сию присвоил.

Но их ли дело учить, судить, знать о блаженстве? Сие слова есть апостолов, пророков, священников, богомудрых проповеднпков и просвещенных христианских учителей, которых никогда общество не лишается. Разве не довольно для них неба п земли со всем вмещающимся. Спя должность есть тех, кому сказано: «Мир мой оставляю вам». Одпн со всех тварей человек остался для духовных, да и в сем самом портной взял одежду, сапожник сапоги, врач тело; одпн только владетель тела остался для апостолов.