Как только стану читать книжечку Цицеронову «О старости»  [1189], вдруг открывается мне театр древнейших римских времен, а на нем представляются, например, Камил- лус, Корунканиус, Куриус  [1190] и прочие таковые. При- знаюся, что зрелищем сих добротою сияющих сердец пленяется мое душевное око, и прихожу в понятие, что нет ничего ни любезнее, ни приманчивее, как добродушие.

Не могу себя уверить, чтоб не касалось их следующее слово Христово: «Кто не на вас, тот по вас есть…» Принужден сказать с Павлом: «Или иудеев только бог, а не и язычников?» Ей, и язычников. Скажу то же, что о капитане Корнилии  [1191] сказал Петр: «Поистине разумеваю, что не на лица зрит бог, но во всяком языке боящийся его и делающий правду приятен ему есть…» Се‑то те овцы, находящиеся не от двора сего Христова: «И мужи, пророчествовавшие не при скинии откровения». Однако ж пишется: «И препочил на них дух, и сии были от вписанных, и пророчествовали». Не запрещает им Мойсей, хотя о нем просит его Навин, и Христос говорит: «Не браните». А хотя каждый народ и фамилия, будто пшеница, час от часу делается отродком от своих предков, однако помянутые апостолы, многим народам благовестившие слово истины и испытавшие качества сердец их, временную жизнь свою кончить благоволили в Риме. Видно, что они и в свои времена, конечно, нечтось еще застали в сердцах римских древнего от предков их пра- водушия.

Впрочем, когда сим театрам веселюся, нельзя, чтоб не взошел мне на мысль некий муж нашего века, не по крови и плоти, но по сердцу вышепомянутым сроден. Я его по телесной внешности не видал. Но сердце его может ли укрыться от душевного зрителей ока и в самые древнейшие времена проницающего? Внутреннему на внутреннюю бестелесность смотрящему взору ни время, ни реки, ни горы препятствовать не могут. Сей муж есть покойный Вашего высокородия родитель. И сия‑то причина заохотила меня поднести сию книжечку, протолко- ванную здешним наречием, в то время как пользовался я спокойным уединением в доме Вашем. А переведены не слова ее, но мысли. Она сделана разговором. Старик Катон ведет разговор, находясь в нем главною персоною. Он говорит просто, но твердо. Его речь дышит высокими мыслями, хотя не накрашена блудословием. И не челюстями, и не наружными устами[1192][1193] воздух бьет, как афиняне, но сердцем и грудью говорит римлянин, поражая острием духа в самую душевную точку и оставляя в ней язвительное чувство, будто пчела — жало. Знать‑то такова речь, какова жизнь, а жизнь такова, каково сердце  [1194]. Жизнь есть плодоносное дерево, от доброго сердечного зерна рождающееся. А речь есть зерцало сердца. Ни один источник в чистоте своей не покажет телесной фигуры столь живо, сколь ясно душевное лицо изображается в откровенных водах речи. Сердце же человеческое есть точным в человеке человеком, находясь главою и существом его, как свидетельствует Библия. И совершенно человека видит тот, кто видит сердце его. Примите же, Ваше высокородие, речь Катонову, как портрет, высокие сердца представляющий. Подношу оный отцу в сыне его. Бессчетное различие имеет бренное тело. Что же надлежит до сердец: «Нет иудеев, ни эллинов… Все вы едины во Христе».

Вашего высокородия, милостивого государя усерднейший слуга, студент Григорий Сковорода

К НЕИЗВЕСТНЫМ ЛИЦАМ

122[1195]

Хорошо, снесем вместе и поставим, будто картину возле картины, страх божий и веру во Христа, чтоб усмотреть, велика ли меж ними рознь. Страх божий — бояться бога, вера во Христа верует в него же. Страх, боясь бога, любит его, и вера, веруя, надеется и любит.

Страх боится вездесущего, вера верует в творца, всеисполняющего. Страх боится невидимого, вера, не видя, видит того же. Страх божий уповает на бога, вера уповает на Христа. «Страх божий — дар от господа» (Сирах, гл. 1, ст. 131). «Вера есть дар божий» (К ефеся- нам, гл. 2, ст. 8). «Страх божий в боге, как на камени, вера во Христе: камнем есть он же» (К коринфянам, гл. 10, ст. 4). «Страх божий есть верх и цвет счастия; вера спасает счастие и спасение» (то же, гл. 11, ст. 6). Страх божий есть венец мудрости, вера есть символ, лозунг и печать христиан. «Страх божий ведет в землю обетованную, верою перешли Чермное море [1196]» (К евреям, гл. 11, ст. 29). «Страх господен прилагает дни» (Притчи, гл. 16, ст. 27). «Вера вовеки стоять будет» (Сирах, гл. 40, ст. 12). «Страх господень — источник жизни» (Притчи, гл. 14, ст. 26). «Верою праведник жив будет» (Аввакум, гл. 2, ст. 4). «Страх господень отгоняет грехи» (Сирах, гл. 1, ст. 21). «Вера исполняет заповеди» (Иоанн, гл. 3, ст. 23). «Страх господень, боясь господа, верует в него: вера, веруя господу, боится его. Страх господень возвещает мир» (Сирах, гл. 1). Верою оправдавшись, мир имеем к богу.

Как можешь веровать богу, не боясь его? Как можешь бояться, не веруя? Бог и Христос есть одно, воля божия и заповедь Христова есть одно.

Видно ж, что вера и страх божий есть то ж одно. Страх божий есть то дух божий в человеке: «Исполнит его дух страха божия» (Исайя, гл. 11, ст. 3). Вера Христова есть тоже внутри дух господень: «Имея тот же дух веры» (К коринфянам, гл. 9, ст. 13). Богом боимся бога и духом духа видим. Отец нас влечет к сыну, сын — к отцу. Но отец в сыне и сын в отце. Страх божий в вере, а вера — в страхе. Страх божий есть внутреннее свидетельство о сыне его. Вера Христова есть наружное перед людьми доказательство. Отец его — лежащий, как камень, монумент откровения. Если кто верует, камень откровения, конечно, имеет страх божий внутри, а уничтоживший внутреннее свидетельство лживым сына божия почитает. «Верующий, говорит наперсник, в сына божия, имеет свидетельство в себе, а не верующий богу, ложью сотворил его» (гл. 5, ст. 10).

Если бы кто меня спросил, каким образом наследовать страх божий, я бы ему отвечал с Сираховым сыном: «Возжелав премудрости, соблюди заповеди, и господь подаст тебе». Премудрость и страх божий — одно. А если опять спросишь, каким путем достигнуть веры, невидимое величество божие видящей, или (как Павел говорит) обличающей, то есть пред лицо ставящей, скажу тебе с Иоанном: «Всяк согрешающий не видел его, не познал его». Спроси ж теперь меня, каким способом получить наследие дражайших заповедей. Отвечаю с Давидом: «Блажен муж, боящийся господа, в заповедях его восхочет зело». Видишь, что к помянутым двоим присовокупляется, а сие третье суть едино страх божий, и вера Христова, и животворящие заповеди. Страх божий и вера побуждают к заповедям, а дух заповедей вершит двоицу. Страх божий — глава и начало, вера Христова — нива и зерно, а сладчайшие заповеди суть животворящий плод райского дерева, которое плод свой дает во время свое.

Мы при свидетельстве камня Библии страх божий и веру Христову в одно поставили, а Давид страх божий вместе с заповедями ставит. Страх господень чист, судьбы господни истинны. Кто дерзнет от божественной двоицы нераздельной отделить бессмертного божества сокровище — заповеди божпи? Они — плод, совершение и окончание всему, конца не имеющее, а конец и начало — все одно. Бог — всему начало, бог — средство, бог и конец всему, ничто не может от бога родиться лучше, как он сам, тем‑то он и бог, что лучший всего. Что ж ты мне сыщешь лучшее заповедей? Где, на небесах или на земле?

Когда, в сей век или будущий? Право, я и сам бы их оставил, если б что лучшее от них отыскал, но не могу затем, что не хочу, не хочу затем, что не могу. Сей есть бог мой, рай и живот вечный. «На пути откровений твоих насладился, как о всяком богатстве». «Наследовал откровения твои вовек, ибо радование сердца моего суть». «Скорби и нужды обрели меня, однако заповеди твои — поучение мое есть». Боящиеся тебя узрят меня и возвеселятся, как на слова: «Мир мног любящим закон твой», «Вовек не забуду оправданий твоих, как вразумил меня, и поучусь».