Вспомянул его мудрые декреты.

«Спасайся, отче!» «Ты что за персона?»

«Помнишь ли, отче святой, Филидона?»

«Ах, коль же ты стал манерна фигура!»

«Замучила меня мирская буря!»

«На правом оке что то за затула?»

«Се мне вышибла контузию пуля».

«А то откуда на лбу страшна яма?»

«Треснуло ружье». «А то что два шрама

На щеке?» «Эту рану взял на бойке».

«Во фронте?» «О нет, в трактире в напойке».

«Так как прилеплен тебе шматок носа

Прилечен?» «Он был отсечен от француза».

«И по всем лицу мушкп?» «Се короста».

«Она, думаю, французска, не проста.

Ты теперь, сыну, и ходишь отменно?»

«Упал с лошади, выкрутил колено.

И кроме того лекари лечили,

Когда та болезнь позмикала  [96] жилы».

«Чего ж ты плакать стал? Плач не поможет

Теперь уже». «О боже мой, боже,

Ах, помоги мне, отче святейший!»

«Не могу теперь, сыну любезнейший!

Не слушал тогда моего совета,

Проси ж теперь помощи у света».

Похвала астрономии

(Ex Ovidii «Fastis»)[97]

Счастливы, кои тщились еще в век старинный

Взвести ум выспрь и примечать звездных бегов чины.

Можно верить, что они, все земные здоры

Оставя, взошли сердцем в небесные горы.

Не отвлекло сердец их угодие плоти,

Ни воинские труды, ни штатские заботы,

Ни ветреная слава, нп праздные чести,

Ниже безмерных богатств приманчивы лести.

Придвинув пред очи нам, сделали известны

И подвергли под ум свой течения звездны.

Так‑то должно восходить на круги перегорны.

Не так, как исполины когдась богоборны.

Quid est virtus?[98]

Трудно покорить гнев и прочие страсти,

Трудно не отдать себя в плотские сласти,