Трудно изгладить первые впечатления.

Сковорода продолжал преподавать синтаксис и эллинский язык общественно, а любимого своего молодого человека обучал особенно греческому языку и чтению древних книг, из которых любимейшие им были следующие писатели: Плутарх, Филон Иудеянин, Цицерон, Гораций, Лукиан, Климент Александрийский, Ориген, Нил, Дионисий Ареопагитский, Максим Исповедник, а из* новых относительные к сим; глава же всем — Библия. Сила, содержание и конец учебного их упражнения было сердце, то есть основание блаженной жизни.

Предприняв перевоспитывать его и желая больше и больше дать ему впечатлений истины, писывал он к нему письма почти ежедневно, дабы, побудя его к ответствова- нию, хотя кратко, на оные, приучить его мыслить, рассуждать, изъясняться справедливо, точно, прилично.

Предрассудки, возбуждаемые различием мнений, не позволяли сомнениям в юноше искорениться. Странное происшествие истребило оные до основания, и сие так описано в поденных записках сего молодого человека:

«1763 года, будучи я занят размышлениями о правилах, внушаемых мне Сковородою и находя в уме моем оные несогласными с образом мыслей прочиих, желал сердечно, чтоб кто‑либо просветил меня в истине. В таком расположении находясь и поставя себя в возможную чистоту сердца, видел я следующий сон[1268].

Казалось, что на небе, от одного края до другого, по всему пространству оного, были написаны золотыми великими буквами слова. Все небо было голубого цвета, и золотые слова оные казались не столько снаружи блестящими, но больше внутри сияли прозрачно светом и не совокупно написаны по лицу небесного пространства, но складами, по слогам и содержали следующее и точно таким образом: па–мять — свя–тых — му–че–ник — А–на–ни- -я — А‑за–ри–я — Ми–са–и–ла. Из сих золотых слов сыпались огненные искры, подобно как в кузнице из раздуваемых сильно мехами угольев, и падали стремительно на Григория С. Сковороду. Он стоял на земле, подняв вверх прямо правую руку и левую ногу, в виде проповедующего Иоанна Крестителя, которого живописцы некоторые в изображениях представляют в таком расположении тела и каковым Сковорода тут же мне вообразился. Я стоял близ его, и некоторые искры из падающих на него, отскакивая, падали на меня и производили во мне некую легкость, развязанность, свободу, бодрость, охоту, веселость, ясность, согревание и неизъясняемое удовольствие духа. Я в исполнении сладчайшего чувствования проснулся.

Поутру, встав рано, пересказал я сие видение странное почтенному и добродетельному старику троицкому свящеинику Борису[1269], у которого я имел квартиру. Старик, подумав, сказал мне с умилением: «Ах, молодой человек! Слушайтесь вы сего мужа: он послан вам от бога быть ангелом–руководителем и наставником»[1270]. С того часа молодой сей человек предался вседушно дружбе Григория, и с сего времени я в продолжение писания сего буду называть его другом по превосходству.

Представившиеся в великолепном виде написанные на небесах имена трех отроков были тех самых, которых история изображена в том любимом Сковородою Дамас- киновом стихе, который певал он при всяком случае в молодости своей по некоему машинальному побуждению, как о сем упомянуто в начале сего. Ни Сковорода о любимом сем стихе, ни друг его о виденном им никогда друг другу не рассказывали и не знали. По прошествии тридцати одного года, за два месяца до кончины своей, Сковорода, будучи у друга сего в деревне и пересказывая ему всю жизнь свою, упомянул о том стихе Дамаскиновом, что он всегда почти имел в устах его и, сам не зная почему, любил его паче прочиих пений. Друг, сие услыша тогда и приведя на память виденное им во сне за тридесять один год назад, в молчании удивлялся гармонии чудесной, которая в различные лета, в разных местах то одному в уста, что другому после в воображение полагала, в возбуждение сердец их к выполнению и явлению разума и силы истории оной на самом деле, в жизни их. Впрочем, друг его никогда ему о сем виденном не говорил и после.

Ежели по духовному разуму истории образ златой, на поле Деире служимый, есть мир сей, поле Деирово[1271] — время, печь огненная — плоть наша, разжигаемая желаниями, похотениями, суестрастиями, пламенями, жгущими дух наш; если трое отроков, не послужившие твари и не брег- шие поклониться идолу златому, суть три главнейшие способности человеческие: ум, воля и деяние, не покоряющиеся духу мира сего, во зле лежащего, и не повреждены огнем любострастной плоти, но, прохлаждаясь свыше духом святым, песнословно изображают деву–богоматерь, девственное сердце, непорочность души человеческой; то огонь, падающий изобильными струями на Григория Ско–породу из златовидных имен, написанных на небесах, трех отроков израильских, есть тайнообразовательное свидетельство почивающего на нем духа божиего.

Друг его начал давать место в мыслях и в сердце своем мнениям и правилам его и нечувствительно увидел себя на пути светлом чистого ума и несмущенного духа.

Сковорода, захотев возбудить мыслящую силу друга своего поучаться не в книгах одних, но паче в самом себе, откуда все книги родятся, часто в собеседованиях с ним разделял человека надвое: на внутреннего и внешнего, называя одного вечным, а другого — временным; того — небесным, сего — земным; того — духовным, сего — душевным; оного — творческим, сего — тварным. По сему разделению в одном и том же человеке усматривал он два ума, две воли, два закона, две жизни. Первого по божественному роду его именовал он царем, господом, началом; другого же по земному бытию его —рабом, орудием, подножием, тварью.

Он, испытав на самом деле святость тайного руководительства сего, возбуждал внимание в друге своем и в прочиих к сему святилищу внутренней силы божией и часто приглашал прислушиваться к изречениям сего прорицалища нетленного духа, которого голос раздается в сердцах непорочных, как друга, в развращенных, как судьи, в непокорных, как мстителя. Он называл его тем первобытным законом человеков, о котором говорит Святое писание: «Нетленный дух твой есть во всех; тем же заблуждающих помалу обличаешь, и в них же согрешают, вспоминая, учишь, да, пременившись от злобы, веруют в тебя, господа!» Он утверждал, что сей был тот самый гений[1272], которому, последуя во всем, добродушный Сократ, как наставнику своему, достиг степени мудрого, то есть счастливого.

Он говаривал с сильным убеждением истины: «Посмотри на человека и узнай его! Кому подобен истинный человек, господствующий во плоти? Подобен доброму и полному колосу пшеничному. Рассуди же: не стебель с ветвями есть колос, не солома его, не полова, не наружная кожица, одевающая зерно, и не тело зерна, но колос есть самая сила, образующая стебель, солому, тело зерна и проч., в которой силе все оное заключается невидимо. Она производит все то в явление весною, когда вся внешность на зерне согнила, дабы не причтено было плододейство мертвой земле, то есть гниющей внешности, но вся бы слава отдана была невидимому богу, тайною своею десницею вседействующему, дабы он един был во всем глава, вся же внешность прочая — пята. От колоса поступи к человеку. В колосе видел ты солому, полову, кожицу, но не там бог. Где же? В невидимой силе растительной господь бог произрастил нам колос невидимою силою. Посмотри же на телесность человека: не там сила божия! Она в невидимости его закрылась. Подними же от земной плоти мысли твои и уразумей человека в себе, от бога рожденного, не сотворенного в последнее жития время! Сила растительная зерна глава тела всего есть, тайная действительность невидимого бога: познай в себе силу разумную, глагол божий, слово вечное, десницу божию, закон, власть, царство, невидимость, образ отца небесного! Раскрой сердце твое для принятия веры и для обнятия того человека, который отцу своему небесному вместо силы его и вместо десницы его есть во веки веков. Сие семя твое, зерно твое есть пространее небес и земных кругов, видимое сие небо и земля сия в нем сокрываются и тебе ли сие семя сохранить не сможет? Ах! Будь уверен, что и самый нечувственный волос головы твоей, потеряв наличность свою, в нем без всякого вреда закроется, сохранится, ублажится! О семя благословенное, человек истинный, божий! Вся видимость есть подножие его. Сам он в себе носит царство, онебесяя всякого просвещаемого им и восполняя своим всеисполнением, воссев на месте отца небесного вовеки».

Сим немногим известным правилом водясь, он принимал на себя должности, располагал упражнения свои и забавы, переменял нечаянно местопребывания, делал знакомства, вступал в приязни, принимал в дружбу свою и не прежде решался делать что‑либо зависящее от единственного выбора воли его, как посоветуясь с внутренним духом, которого он называл иногда Минервою. Ибо, как Минерва, по баснословию, рождена из мозга Юпитеро- вого, так дух наш происходит от бога.