Говорили иногда о превратностях света. Они суть то, чем быть должны, сказал он тут: тут весна, лето, осень, зима суть свойства, не отделяемые от круга света, подобно как утро и вечер от круга дневного. Все во времени содержимое должно быть- коловратно, конечно, переменно: не разумен, не счастлив, кто ищет, кто требует постоянства и вечности в нем! Когда же нет постоянства в нем, то и любовь к нему должна иметь конец; отсюда печали, воздыхания, слезы отчаяния. Не говори мне о высоких чувствительных душах! Слезы их суть излияние природы, а не пристрастий[1303] и есть некое утешение плакать в свой час.

Вечность, ах вечность едина, есть беспечалие, постоянство, надежда. Положим сердца наши в силу ее и уделим себе от сокровищ ее в бренной сей временности телесного бытия[1304]. Вечность и время един состав суть, но не едино: одно — свет, другое — тьма; одно — добро, другое — зло; одно — глава, другое — хвост.

Услыша в окрестности места о прибытии Сковороды к другу своему, многие желали видеть его, и для того некоторые приехали туда в село Хотетово.

Из начальства правления. орловского молодой человек, подойдя к нему, приветственно сказал:

— Г. С.! Прошу полюбить меня.

— Могу ли полюбить вас, — отвечал Сковорода, — я еще не знаю.

Другой из числа таковых же, желая свести с ним знакомство, говорил ему:

— Я давно знаю вас по сочинениям вашим; прошу доставить мне и личное знакомство ваше.

Сковорода спросил его:

— Как зовут вас?

— Я называюсь так, именем и прозванием NN, — отвечал сей.

Сковорода, остановясь и подумав, сказал ему:

— Имя ваше не скоро ложится на моем сердце.

Простота жизни, высокость познаний, величайший и долголетний подвиг Сковороды в любомудрии опытном раздирали. ризу лицемерия высокомудрствующих и обнажали пустоту их. Они, прикрывая зависть свою и наготу сердца листвием сожаления, говорили другим: «Жаль, что Сковорода ходит около истины и не находит ее!» В то время, когда сей увенчиваем уже был знаменами истины, они, обвешаны знамениями соблазнов, гордо и бесстыдно являлись в личине истины.

Старость, осеннее время, беспрерывная мокрая погода умножили расстройку в здоровье его, усилили кашель и расслабление. Он, проживя у друга своего около трех недель, просил отпустить его в любимую им Украину, где он жил до того и желал умереть, что и сбылось. Друг упрашивал остаться у него, зиму провести и век свой скончать со временем у него в доме. Но он сказал, что дух его велит ему ехать, и друг отправил его немедленно.

Напутствуя его всем потребным, дав ему полную волю но нраву его выбрать, как хочет он, куда, с кем, в чем ехать ему, представил ему для дороги в случае надобности нужный запас, говоря:

— Возьмите сие; может быть, в пути болезнь усилится и заставит где остановиться, то нужно будет заплатить…

— Ах, друг мой! — сказал он. — Неужели я не приобрел еще доверия к богу, что промысл его верно печется о нас и дает все потребное во благовременность?

Друг его замолчал с приношением своим.

1794 года, августа 26 числа, отправился он в путь из Хотетова селавУкраину. При расставании, обнимая друга, сказал: «Может быть, больше я уже не увижу тебя. Прости! Помни всегда во всех приключениях твоих в жизни то, что мы часто говорили: свет и тьма, глава и хвост, добро и зло, вечность и время. Дух мой признал тебя способнейшим принять истину и любить ее».

Приехав в Курск, пристал он к тамошнему архимандриту Амвросию, мужу благочестивому. Проживя несколько тут из‑за беспрерывных дождей и улуча вёдро, отправился он далее, но не туда, куда намеривал. В конце пути своего почувствовал он побуждение ехать в то же место, откуда поехал к другу, хотя совершенно не расположен был. Слобода Ивановка помещика Ковалевского было то местопребывание, где несколько времени жил он прежде и куда прибыл скончать течение свое.